Очаровательная блудница

Рассохин поведал, как они с Гохманом ездили на Мотофлот, где оказалась совсем другая Евгения Семенова.

– Ты уверен, что другая? – усомнилась Лиза. – Может, не узнал? Столько времени прошло…

– Я тебя помню!

– Точно помнишь?

– Она совсем не похожа на Афродиту. Хотя в Усть-Карагач тоже попала студенткой.

– Я должна сама ее увидеть! И поговорить.

– Там нечего смотреть – старая толстая тетка. Да и призналась бы, если написала письмо. Нет, это не она!

– Жаль, а то бы я могла поехать уже сейчас… А ты где?

– На необитаемом острове, – сказал то, о чем подумал. – С мыслями Робинзона…

За двое суток, проведенных вместе, Лиза не позволяла себе ни единого вольного, с безобидным намеком слова; напротив, была все время в напряжении, возможно, вызванном воспоминаниями и мыслями о матери, говорила сдержанно и только единожды расслабилась, когда рассказывала историю о зимующей ласточке.

И совсем иначе общалась по телефону.

– Хочу сейчас быть твоим Пятницей, – многообещающе проговорила Лиза. – Сидеть у костра и гладить твою ершистую голову. Когда ты меня позовешь?

Он почему-то опасался этой ее смелости и неких намеков.

Темный предмет на белесой воде он принял сначала за топляк, который часто проносило по реке, но приглядевшись, заметил в его очертании что-то напоминающее человека на плоту.

– Уже скоро, – пообещал он, не желая рассказывать всего, что творится на Карагаче.

– Если не возьмешь в экспедицию, – пригрозила она шутливо, – сама приеду, с Дворецким. Михаил Михайлович приглашал!

– Куда приглашал?

– В путешествие по старообрядческим скитам!

Рассохин попросил Лизу присматривать за профессором. После их первой встречи ученый проникся журналисткой, которая вела с ним соглашательскую политику, поддакивала, обещала написать о всех оригинальных версиях Дворецкого и теперь время от времени наведывалась к нему в университет. Она опасалась, что обман раскроется, или придется и впрямь что-то писать, чего фотокорреспондентка глянца делать не умела. И еще хуже, если профессор узнает, с чьей подачи и с какой целью его опекают… Но кажется, интриган затеял свою игру и намеревался использовать журналистку, чтобы добиться признания. Он настойчиво подталкивал Лизу, чтобы она как представитель прессы, но человек сторонний помогла ему сформировать общественное мнение в Академии наук. Мол, никто не заподозрит сговора, а я в долгу не останусь…

– Он что, собирается на Карагач? – спросил Рассохин.

– Выдал предписание губернатору – реакции нет. Так что поедет сам, на разборки.

– И этот на разборки!

– А кто еще?

– Да это я так… – Теперь он отчетливо видел человека, плывущего в резиновой лодке. – Ну ладно, до завтра!

– Что такое? У тебя что-то случилось?

– Нет, все в порядке!

– Тогда поговори еще со мной? – капризно попросила Лиза.

– Побережем аккумулятор. Здесь, на острове, электричества нет.

Он отключил телефон и вынул из рюкзака бинокль: вдоль затопленного пойменного берега несло одноместную резиновую лодку, причем человек сидел лицом вперед и не греб, а лишь подправлял движение. Такое плавание, да еще в половодье и сумерках, было не просто рискованным – безрассудным: пропороть резинку можно о любую корягу, кругом ледяная вода, в которой продержишься десять минут, не больше.

Лодку несло к прижиму, и гребец поздновато заметил это, налег на весла, но столкновение с колючим плавником соры было неминуемо. Рассохин спустился к воде и опоздал на несколько секунд. Лодка с гулким звуком стукнулась о сучкастую лесину, отскочила и завертелась вдоль берега, человек в сетчатом накомарнике бил веслами, но лишь усугублял положение.

– Хватайся за корягу! – крикнул Стас.

Вероятно, гребец только сейчас увидел его, но совету не последовал, напротив, оттолкнулся от нависшего над водой дерева, и чудом уцелевшую лодку понесло в заводь, на новый круг. Человек же вертел головой, верно, был напуган или потерял ориентацию, потому что стал выгребать не поперек течения, к противоположному берегу, где было затишье, а против.

– Не греби! – еще раз крикнул Рассохин. – Поднесет – поймаю!

И услышал напряженный, вызывающий и какой-то старушечий голос:

– Ты кто? Что надо?

– Причаливай!

– Ты огнепальный?

Ему показалось, ослышался, но соображать, что сказала женщина, было некогда, впрочем, как и переспрашивать.

– Огнепальный! – подтвердил он. – Не бойся!

Лодку обернуло в заводи по кругу, вновь подхватило течением основного потока и понесло к прижиму. Все-таки пробоина была – корма и нос задирались, середина проваливалась и вроде где-то шипело. Едва она ткнулась в бревно, Рассохин схватил за весло, потом за резиновую уключину, подтянул и сам чуть не улетел в пучину, подскользнувшись на мокрой лесине.