С Ольгой что-то было не так. Николас чувствовал это всей кожей. Пускай, несмотря на прожитые почти четыре года, она во многом по-прежнему оставалась для него загадкой. Пускай он никогда не смог разгадать, какие мысли роятся у нее в голове, не отражаясь на всегда невозмутимом лице. Но понять, что женщиной, которую он любит, владеет какой-то замысел, отнимающий все ее время, ее моральные и физические силы, он все же был способен.
Ольга доверяла ему, научилась со временем. И все же никогда не посвящала его в детали своих дел. Николас подозревал, что это не от подозрительности, что своеобразным образом она пыталась уберечь его. Возможно, считала слишком ранимым, чтобы знать правду о том, чем она занимается на повседневной основе. А может, думала, что Николасу не стоит знать слишком много, чтобы не стать мишенью ее врагов. Такая скрытность обижала, Николасу неприятно было, что в их «семье», если так можно было ее назвать, по народному выражению, брюки носит жена. Он все бросил ради нее, отказался от собственной жизни, от профессии – обожаемой археологии. А она до сих пор ему не доверяет. И в то же время подспудно он понимал, что смертельно боится однажды узнать эти подробности. Боится не потому, что это сделает его потенциальной добычей, а потому, что, возможно, до сих пор так и остался наивным мальчиком из хорошей семьи, привыкшим восхищаться красотой мира и не желающим видеть его темную сторону.
Так или иначе, в том, что Ольга пропадала где-то днями, а иногда и ночами, запиралась в кабинете с Иваном, бурно обсуждая что-то, часами просиживала за компьютером, изучая план какого-то здания, отправляла своих людей на разведку, а потом спешно допрашивала, грязных, воняющих какой-то едкой дрянью – по канализации они в интересующее ее здание пробирались, что ли? – во всем этом не было ничего необычного. Примерно так и выглядели со стороны ее будни.
И все же сейчас происходило что-то особенное. Николас понимал это по тому, как блестели ее глаза. Он уже видел однажды такой взгляд – взгляд волка, почуявшего добычу. Взгляд хищника, уловившего запах крови и устремившегося к цели по кратчайшей дороге, с которой ничто теперь его не свернет. Это было на Миконосе, на белой вилле, когда Ольга у него на глазах топила в ванне племянника своего врага.
– Что с тобой? – спрашивал он ее, когда она лежала рядом с ним в постели отстраненная, явно думающая о чем угодно, кроме него.
И Ольга всякий раз отвечала:
– Все хорошо. Просто много работы. Но я со всем разберусь, не переживай.
– Чтоб она провалилась, эта твоя работа, – обычно ворчал он в такие минуты.
Это было правдой. Больше всего Николас мечтал о том, чтобы бизнес Ольги, кровавый и страшный бизнес, испарился куда-нибудь и выпустил ее из своих стальных клещей. Пусть лучше они останутся нищими, пусть тяжелым трудом зарабатывают себе на хлеб, только бы не нужно было больше чувствовать себя в смертельной ловушке, каждую минуту бояться, что железная хватка ослабнет и все, кого Ольга столько лет подминала под себя и держала в узде, ополчатся против нее.
А их дочь? Сколько лет пройдет, прежде чем девочка начнет понимать, чем занимается ее мама? И как это отразится на ней? Как он сможет учить Марию жить честно, быть милосердной к людям, учить всему, во что верит сам, если она будет знать, что позволяет ей вести роскошный образ жизни? Что за все ее игрушки, за наряды и учителей заплачено деньгами, полученными за чужое горе?
– Скажи мне, ты нашла его, нашла третьего? – спросил он Ольгу как-то вечером.
Мария уже спала в своей кроватке в уютной детской, которую они оборудовали для нее. Отец Николаса, как и положено мальчишке, выросшему в бедной простой семье, многое умел делать руками. Рыбачил, готовил и неплохо столярничал. Уже будучи богатым и степенным человеком, он в часы досуга уходил в мастерскую и учил сына забивать гвозди, резать по дереву, выпиливать лобзиком. И Николас, вспомнив уроки отца, сам сделал для дочери колыбель, украсил спинку резными деревянными рыбами, водорослями, осьминогами. Хотелось, чтобы даже в доме девочке все напоминало о бескрайнем морском просторе, который она так любила. И первые игрушки Марии тоже были вырезаны из дерева им самим.
Когда Николас заглянул в детскую, Ольга, задумавшись, стояла над кроваткой спящей дочери. Мария лежала, разметав по подушке свои коротенькие каштановые локоны, из приоткрытых губ вырывалось ровное дыхание. Ольга смотрела на нее и улыбалась. Такой умиротворенной, ласковой он видел ее редко – и сейчас, боясь пошевелиться, любовался любимой. Сколько же в ней природной грации, как сияют в свете ночника ее удивительные шелковые золотистые волосы. Как изящно наклоняется она и как нежно целует дочь, боясь разбудить, потревожить ее покой.