Очень хотелось солнца

– Это мне, видимо, наказание за то, что я не по любви замуж вышла. А что я могла?! Мне отец строго сказал: «Вышла замуж? Все! На всю жизнь!» И заметьте, не я замуж просилась, сам бегал, умолял меня, сам… А теперь ничего хорошего не было и я же неблагодарная!

– Мама!

Лилия Ивановна обернулась:

– Иду, сыночек, иду!

Николай вздохнул с облегчением и шагнул в распахнувшуюся дверь.

– Всего доброго! Не переживайте. Все образуется.

– Да-да, – Лилия Ивановна уже закрывала дверь, торопясь на нетерпеливый зов сына. – Всего хорошего!

Николай начал было сбегать по ступенькам, когда дверь неожиданно открылась, и Лилия Ивановна выглянула на лестничную площадку.

– Э-э-э… м-м…

– Николай, – подсказал он.

– Да, Николай… Я совершенно забыла вам сказать. Еще надо починить розетку в комнате домработницы… Но это, наверное, не сейчас… Сейчас поздно. Позвоните мне на днях, хорошо?

– Хорошо!

И она захлопнула дверь.

Николай вышел из подъезда и вздохнул полной грудью. Было тихо, безветренно, в узком переулке никого не было, и он брел по нему, не торопясь выйти на суетящийся, слепящий Новый Арбат. Чувство омерзения от пережитого в квартире Лилии Ивановны под пушистым, ласковым снежком постепенно размякало, таяло, чистый холодный воздух бодрил… Николай с удивлением поймал себя на том, что настроение его начало потихоньку улучшаться. В конце концов, у него было целых пятьсот рублей, а через день-другой будет еще пятьсот. И значит, он сможет сейчас купить себе поесть и поехать к своим на Новый год. А там… Там видно будет…

Арбат он проскочил, уже не обращая внимания ни на тысячи зажженных искусственных солнц, от которых было светло почти как днем, ни на «шикарную публику». Его манил к себе оставленный дома письменный стол: в конце переулка в голову пришла идея, и Николай очень жалел, что не прихватил с собой хотя бы карандаш и клочок бумаги, и теперь торопился домой, боясь ее потерять.

Недалеко от дома заскочил в гастроном, оглядел полки… Единственное, что было ему доступно, – буханка черного хлеба. Не колеблясь, усилием воли подавив все закрутившиеся мысли, не позволяя себе думать ни о чем, кроме того, что надо срочно записать, схватил хлеб и побежал домой.

Наскоро отрезав на кухне горбушку, прихватил кружку кипятку и рванул за письменный стол.

В эту ночь он не спал. Из-под его руки цифры ложились на бумагу как бы играючи, весело и точно. Недостающее в его рассуждениях звено словно родилось само собой, чуть «передернув» то, что уже было написано, но не настолько, чтобы обрушить всю концепцию. Напротив, скорее дополнило и обогатило уже написанное. А вслед за этим пришли идеи двух новых, более точных экспериментов. И потому ближайшие три дня, с короткими перерывами на сон, он работал буквально запоем…

Телефон разорвал декабрьскую мглу резкой трелью… Николай с трудом вынырнул из глубин расчетов – день был плодотворным. Сегодня, как ему показалось, он нашел ошибку в описании одного из самых важных планируемых экспериментов и с увлечением правил уже выверенный и утвержденный им самим текст.

Телефон разрывался, и отчего-то сердце Николая ухнуло в ноги: Ленка? На ходу стараясь привести мысли в порядок, чтобы успеть проорать через шумы и расстояние: «Леночка, я приеду на Новый год!» – он ринулся в прихожую.

– Алло!

– Коля! Коля! Мы горим, горим!

– Что?!

В трубке сегодня трещало особенно сильно, голос Ленки доносился гулко и одновременно глухо, задушенно, словно из закупоренной бочки, он почти не разбирал слов, а скорее догадывался…

– Леночка! Что? У вас пожар?

– Коля… мы горим… понимаешь, горим…

Сердце холодным комом поднялось в горло, в висках застучало:

– Ленка! Ленка! Вы вызвали пожарных? Ленка!..

В трубке еще раз что-то отдаленно прокатилось, словно брякнула об пол жестяная кружка, щелкнуло, и связь оборвалась.

Он схватился за телефонные книжки – где же, черт побери, был записан телефон этого проклятого Егора Ивановича? Срывая страницы, листал и листал, пока не нашел, рвал телефонный диск, сбиваясь с цифр…

Но трубку никто не брал.

«Что же я… вся деревня, наверное, тушит, пока не приехали пожарные, – внезапно догадался Николай. – Надо ехать… надо срочно ехать».

Судорожно заметался по квартире, одновременно одеваясь, закрывая форточки, гася свет, ища ключи… Перед глазами стояло багровое зарево, высоким пламенем лижущее грузное, беременное мокрым липким снегом декабрьское небо.

Схватив куртку, Николай распахнул входную дверь, шагнул и споткнулся о какой-то пакет… Две серебристые банки арахисового масла загремели по кафелю предбанника, а два батона разлетелись в стороны, как упругие футбольные мячи.

Николай на секунду застыл на пороге. Поднять? Ведь он вернется, и ему совсем нечего будет есть. А может быть, нечего будет есть всей его семье.

В то же время острое чувство унижения, смешанное с брезгливостью, стиснуло душу мучительным спазмом. Мысленным взором он отчетливо увидел нескладную фигуру Тамары Викторовны, ее откровенный, ждущий, жадный, почти неприлично-умоляющий взгляд, и его передернуло.