Очень хотелось солнца

Николай уже прилаживал розетку на место, когда Лилия Ивановна бросилась к нему и схватила за руку:

– Скажите, скажите, ну за что он меня так наказывает? Что такого я ему сделала, за что он так со мной поступил?!

Розетка выскочила у Николая из рук и снова повисла на проводах.

– Он же больную жену бросил… А если я без него умру?

– Вы знаете… Вы успокойтесь… Я все же с электричеством работаю, – строго сказал Николай.

Женщина отпрянула, собачка спряталась за ее юбку и взлайнула.

– Вы не понимаете… – Лилия Ивановна покорно отступила к креслу, но говорить и рыдать не перестала: – Ведь он знает, что я болею… Серьезно болею. И даже в голову не пришло обо мне позаботиться. За этот месяц даже не позвонить, не спросить, жива ли я?

Лилия Ивановна снова рухнула в кресло, высморкалась, взяла собачку на руки и спрятала в ней свое лицо.

– Я вам очень сочувствую, – выдавил из себя Николай, стараясь поскорее приладить розетку на место в опасении новых активных проявлений истерики Лилии Ивановны.

Но ее голос внезапно окреп, и в нем проявились металлические нотки:

– Но вы представляете! Позавчера звонит мне сын и говорит: «Мам, папа уже месяц как у нас… ты не хочешь забрать его назад? Вы что, поссорились, что ли? Ты бы позвонила ему… Анна моя смущается… Мы совершенно не собирались жить с родителями». Представляете? Он улетел в Ленинград к сыну!

– В Санкт-Петербург, вы хотели сказать? – чуть улыбаясь, переспросил Николай.

Лилия Ивановна на секунду замерла, растерянно хлопнула круглыми глазками, ударила себя по лбу увешанной перстеньками костлявой ручкой и тихо засмеялась:

– Ох, я все время путаю. Не привыкла еще. Всю мою жизнь, знаете ли вы, он Ленинградом был. Так вот он поехал к сыну в этот самый Санкт-Петербург, и сын не догадался раньше мне позвонить!

– Ну, вот видите, жив-здоров, – пробормотал Николай исключительно потому, что надо было что-то сказать. – А это самое главное.

– Нет, вы можете в это поверить? Он еще имел наглость орать на сына и его жену! Прилетел, накричал на сына, что тот двери долго открывал, и побежал на кухню – овощи на пару́ готовить. Он, понимаете ли, с этим перелетом, наверное, выбился из графика диеты – он же все, буквально все по расписанию делает, по часам, минута в минуту и ни секундой позже. А тут такой перерыв… А сын его спрашивает: «Папа, а ты один прилетел? А мама где?» А он ему: «Интересно – позвони и узнай у нее». И в комнату. Сын говорит, я в комнату дверь открываю спросить, что случилось, а он меня прям выпихивает и орет: «Дверь закрой! Пошел вон!» Кошмар, конечно! Просто кошмар! Такое поведение! И все на глазах у сына и невестки! Так неудобно перед женой сына… Это я ко всему привыкла, я с ним целую жизнь прожила… А ей каково?

– Вы простите, пожалуйста, – Николай с трудом нашел паузу в этом длиннейшем монологе, – мне бы пробки обратно ввернуть и проверить, работает ли?

– Да-да, – неожиданно легко сказала Лилия Ивановна. – Идите. Вы же теперь знаете, где эти… пробки…

Николай, светя себе под ноги, боясь наступить на хрупкую собачку, двинулся в коридор. Лилия Ивановна пошла следом.

– А сын у меня просто замечательный! «Мама, – говорит, – тебе так плохо там одной… Мы к тебе едем!» А я ему говорю: «Сыночек, не надо». А он мне: «Мам! Я же сказал! Мы уже едем! Мы же любим тебя…»

И Лилия Ивановна, прислонившись к стене, снова зарыдала…

Николай ввернул пробки и пошел назад в библиотеку. Тянущая носом-пуговкой собачка не отставала от его брюк. Лилия Ивановна застыла на пороге.

– Вы знаете, у меня удивительный сын. Вот сколько помню, он всегда был… эмпатичный такой. За всех переживал… У матери моей были приступы головной боли страшные. Им дома есть нечего, отчим все пропивал. Он же, как с войны вернулся, пить начал по-черному… Так я сына собираю, даю ему два пакета молока, пачку кефира, хлеб. Много же не дашь, сами тогда очень бедно жили! Иной раз и на хлеб-то денег не было. И сыну, лет ему, наверное, двенадцать было… Да какое двенадцать?! Лет десять, не больше! Мы тогда еще в Теплом Стане жили, с тяжеленными сумками до Черемушек. А там от метро пешком минут двадцать. Мама моя рассказывала, что дверь открыла и обмерла – стоит мальчонка десяти годов от роду с полными сумками. Она сына моего просто боготворила! Баловала от души, все ему разрешала… Даже квартиру хотела ему отписать, но какое там! Разве ж мой брат дал бы?! Хотя мама говорила: «Я все твоему сыну отпишу, все!» Но не успела. Враз умерла! В душ пошла, и все! Упала замертво… А брат мой, не будь дураком, тут же квартиркой-то и распорядился. Про материнский завет не вспомнил даже! Братские узы – они ж хороши, пока квартирный вопрос не стоит…

Николай тем временем убедился, что розетка работает, и потянулся к настольной лампе.

– Что вы хотите сделать? – вдруг испугалась Лилия Ивановна.

– Лампу зажечь, чтобы убедиться, что все работает.