Очень хотелось солнца

Подхватив внука, гладя его по непокорной голове, уворачиваясь от молотящих по ней ножек и колотящих ручек, она ласково попыталась уговорить чадо не трогать соседские яблоки, громко и внушительно рассказывая, как сложно устроены человеческие отношения, с каким уважением надо относиться к старшим и к чужому труду, как нехорошо не беречь имущество и брать без спросу чужие вещи. Малыш меж тем упрямо выдирался из бабушкиных рук, орал истошным голосом, фонтаном рассыпая во все стороны бисеринки слез и со всей дури лупил ее по голове недоеденным яблоком. Сколько бы продолжалась эта душераздирающая сцена – неизвестно, если бы внимание уже изнемогшей бабушки и отчаянно отстаивавшего свои права внука не привлек странный звук. Оба одновременно замерли.

Сосед с остервенелым выражением лица, удерживая в руках прыгающую электропилу, елозил ею по нависающей над их участком яблоневой ветке…

– Что вы делаете?! – отчаянно закричала она. – Зачем? Неужели для ребенка пожалели яблоко?

Но сосед, желчно сплюнув в их сторону, не ответил и не прекратил своего изуверства до тех пор, пока яблоня, тихо охнув, не уронила полную плодов ветку в покорно легшие под ее тяжестью травы…

Через три дня внука увезли. Он наконец смог вернуться из шахматной ссылки, она – к своим тетрадям и лекциям, а яблоня… Яблоня начала болеть.

Она хирела с каждым днем, внезапно сбросив все свои плоды, свернула листики и скорбно наклонилась в сторону хибары соседа. Он и она, периодически глядя в окно, молча качали головами и осуждающе переглядывались друг с другом, при этом строго соблюдая ту самую тишину, которую настолько распугал внук, что она все никак не могла вернуться в их большой дом и улечься по своим привычным углам еще несколько месяцев. И только с первым снегом им удалось окончательно восстановить нормальный образ жизни, водрузить на его законное место в кресло у камина облезшего, продрогшего и одичавшего кота, купить новые, похожие на прежние бокалы и наконец вернуться к столь чаемому минимализму общения.

Лишь ранней весной они нарушили дорогой их сердцу порядок тем, что два вечера подряд спорили: пора ли уже поставить этот самый забор или все же подождать, когда яблоня окончательно умрет? Спор был разрешен в пользу забора. Ибо яблоня в этот год не зацвела. И потому вскоре по участку, безжалостно сминая свежескошенную траву и забивая ее аромат бензиновыми парами, заелозили гусеницы трактора, заходили сапоги рабочих, зазвучали смех, грубые шутки и грохот молотка по железу, которые снова изгнали из их дома привередливую тишину. Это было настолько травматично, что он срочно купил горящую путевку в Турцию и умчался творить к морю. А она, совсем уж переутомленная идущими экзаменами, тем не менее старалась подольше задерживаться в Большом городе и не гнать машину, возвращаясь домой.

К июлю новенький забор высился во всей своей красе. Проклятия, которые посылал из-за него сосед, хотя и доносились до их слуха, стали почти неразборчивы, и ими, казалось, можно было пренебречь.

Однако интеллигентность… ох, это мерзкое качество, которое, как и рабство, совершенно не выдавишь из себя по капле, как советовал когда-то великий классик! Совесть мучила ее ночами, ведь когда все же удавалось разобрать крики соседа, получалось, что из-за тени от их забора погибли окончательно не только яблоня, но и все его посадки этого года.

Впрочем, вскоре выяснилось: и он тоже не может работать, ибо выбит из колеи видом, открывающимся с его балкончика: сосед бродил по участку в растерянности, безуспешно пересаживая на редкие оставшиеся солнечные участки малину, смородину и помидоры… Но главное… главное, яблоня теперь стояла бесстыдно-беззащитно голая, почерневшая, каким бесстыдно-беззащитно голым бывает труп в морге на столе патологоанатома.

Чтобы хоть как-то компенсировать соседу его неудобство и заглушить в себе неприятное сосущее чувство вины, она заехала как-то в дорогой магазин, выбрала лучший коньяк, огромную коробку элитнейших конфет, под обертку которых положила некоторую сумму «зеленых» денег, и прямиком отправилась с визитом к соседу.

Тот приоткрыл калитку, увидел коньяк и конфеты, точным движением выбил у нее из рук с душой приготовленное «извинение» и неприлично громко грохнул перед ее носом железным засовом.

Вот тут ее совесть наконец была побеждена: такого хамства от бывшего известного архитектора она никак не ожидала.