Очень хотелось солнца

Почуяв Феликса, Линда заволновалась еще больше, бестолково совалась между ними, мешая идти, тянулась понюхать, что же такое произошло с братом. Веня орал на нее, отпихивал ногами, и она разворачивала свою лисью мордочку к Анне с немым вопросом в глазах: что?

– Ничего, Линдочка, теперь уже ничего! Главное, Феликс дома и жив. А все остальное мы как-нибудь…

Раненую собаку прямо на фанере пристроили к Анне на кровать, и, пока она мыла руки, чтобы сделать первые уколы, Линда туда забралась, улеглась рядом и стала заботливо вылизывать торчащую из бинтов морду. Феликс щурился, жмурился, но терпел, и это отвлекло его от того, что Анна, тщательно сверяясь с бумажкой, трясущимися руками один за другим всадила в забинтованную заднюю лапу три шприца каких-то растворов.

– Ма, чай будешь? – спросил из кухни сын.

Анна глянула на часы. Начало восьмого. Вчера плавно перетекло в завтра.

– Кофе. Поставь чайник на огонь, я сейчас приду.

Горячая вода душа чуть взбодрила ее – впереди был новый день, а она еще не дожила, не допереживала, не дочувствовала предыдущий. Тело требовало расслабления, душа чаяла хоть какой-то паузы, хоть какого-то крохотного перерыва.

Но время текло неумолимо. Выйти из дома надо было не позже семи тридцати.

«Посплю в троллейбусе», – решила она и направилась в кухню.

Веня с аппетитом грыз баранку, запивая ее чаем.

– Мать!

– Что?

Анна налила кофе, села к окну. По ветке липы, стучавшейся прямо в кухонное стекло, скакал бесшабашно-радостный воробей, во все горло возвещавший окрестностям о своем существовании.

– Ну мать!

– Ну что?

– Ты как его нашла-то?.. И вообще. Откуда ты знала, что его сбила машина? Ты ж не видела!

Анна посмотрела на круглую веснушчатую физиономию сына, на его горевшие мальчишеским любопытством глаза, и ей вдруг показалось, что тот сейчас воспринимает ее как некую диковину и что его вряд ли на самом деле интересует – как? Он готов услышать от нее что-то фантастическое, нечто из ряда вон выходящее, что-то такое, что позволит ему сегодня в школе, в компании таких же, как он, оболтусов, со смешком рассказывать: «Прикинь, у меня мать… Не видела, что собаку сбила машина, а ее машина и вправду сбила…»

Анна допила кофе, потушила сигарету. Ей нечего было ему рассказать.

– Не важно, Вень… Нашла и нашла. Жив, и слава богу. Мне пора на работу.

Она встала, поставила чашку в мойку и пошла в свою комнату собираться.

Неу дачный детектив

Жили-были он и она.

Он сидел дома и писал умные книжки.

Она на новой блестящей машине ездила в Большой город и читала там умные лекции.

У нее и у него был дом в… ну, не важно где. Главное, что он был. Большой. В два этажа.

Одни окна смотрели на восход. Другие – на закат. В ее спальне солнце всходило. В его кабинете – закатывалось.

Он писал свои книжки на втором этаже. Она готовила ему паровые котлетки с гречкой-размазней – на первом. Таким образом, сферы влияния на территорию были строго поделены.

У них был сосед. У которого не было дома. Точнее сказать, не было нормального дома. Вместо него на огромном участке стоял почерневший, покосившийся сруб со съехавшей набок крышей. Выглядывая по утрам из окна полюбоваться на свои нежные и томные розы, она думала о том, как сосед засыпает в такой антисанитарии? Он же, отпав от своих умных книжек и закатывая глаза при смачном зевке, ежевечерне думал, что сосед и его хижина – позорище для всего дачного поселка. Ведь все дома были созданы по индивидуальным проектам заказчиков. И то правда – на фоне мини-«французских за́мков» с донжонами, «восточных дворцов», барских усадеб в стиле «ностальгия по русскому дворянству», блестящих витринным стеклом и алюминием образцов самого смелого «хайтека», этот анахронизм смотрелся убого и не тянул даже на этностиль.

Правда, никто, кроме самих хозяев причудливых домов и их редких гостей, всем этим разнообразием не любовался. Потому что каждое такое произведение архитектурного искусства окружал высокий глухой забор. Но зато «бельмо на глазу» всего поселка было видно хорошо и отчетливо: по фасаду избенки соседа шел кривой, кое-где пропадающий в траве штакетник.

Он и она тоже хотели такой забор, как у всех. Он полагал, что «достаточно пожил под присмотром чужих глаз» и «имеет право на то, чтобы у себя дома быть как у себя дома». Чьи глаза тут имелись в виду, было, конечно, не совсем понятно: по единственной улице их небольшого поселка машина проезжала примерно раз в полдня. На улице не появлялись даже дети. И совсем не потому, что их ни у кого не было. Просто обитали они за теми же высокими железными заборами. И только редкий визг докладывал соседям, что к М. приехал внук, а у Е. внучка не хочет умываться или застилать постель.

Хороший забор «как у всех» был просто жизненно необходим. Ибо она считала, что, как человек предельно утомленный, «нуждается в тишине», поскольку «очень устала от людей». Забор должен оградить от «излишнего общения», которого ей, по ее словам, «вполне хватало на работе».