Очень хотелось солнца

…Проснулась внезапно. Ей показалось, что кто-то провел по ее щеке прохладной рукой. Шарахнувшись от этой ласки, она спросонья не поняла, где находится, ей показалось, что снова он пришел к ней ночью.

Огромный кипенно-белый пион, еще вечером плотно прижимавший один к другому свои лепестки, сейчас распахнул их навстречу солнцу. Покачиваясь под собственной тяжестью, кивая и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, он торжественно и радостно являл миру свою снежность. И только в самой глубине его клубящейся путаницы лепестков пролегла одна кроваво-красная ниточка…

В этот момент раздался страшный треск…

Еще не поняв, что случилось, Олька, словно странным образом дано ей было видеть сразу весь мир и все, что в нем происходит, почти ослепла от ярчайшей вспышки на фоне огромного солнечного шара. Теплый свет солнца спорил с этим холодным, мгновенным и ярким всполохом, но никак не мог заглушить его беспощадного блеска, залившего озеро и две фигуры – в панаме на берегу и стоящую в воде с удочкой.

Четкая черная линия проводов ЛЭП, как по линейке перечеркивающая солнечный диск как раз посередине, вдруг дрогнула, распалась, и, медленно-медленно, словно в рапиде, два ее конца неторопливо и плавно стали опускаться. А может быть, Ольке показалось, что медленно?

Вода в озере взбурлила и стихла…

И птицы внезапно стихли… И петух захлебнулся на полувскрике… Заткнулись суетливо квохтавшие на улице куры…

Словно во всем мире внезапно выключили звук…

И в этой ватной немоте оставшийся на берегу человек внезапно стащил с головы свою нелепую панаму…

Рассказ моего приятеля

Она была прекрасна…

Нет, вы совершенно зря иронизируете. Вы просто ее не видели.

Высокая, хрупкая, узкоплечая, с хорошо развитыми бедрами, весьма соблазнительно, но в то же время в рамках приличий, обтянутыми всегдашними голубыми джинсами, с собственными, пусть и коротко стриженными, но безукоризненно-белокурыми локонами вокруг идеально овального лица, она казалась какой-нибудь сошедшей с холста в нашу неспокойную и суетную жизнь боттичеллиевской Венерой. Впечатление дополнялось ее удивительным и каким-то несвойственным современным девушкам всегда, в любых ситуациях, ровным спокойствием. Таким, словно она неизменно в этих ситуациях отсутствовала, даже если была их непосредственной участницей. Изумление, страх, восхищение и даже гнев ею всегда выражались только одним: она как-то медленно-медленно, плавно-плавно поднимала тонко и со вкусом едва подкрашенные веки, под которыми обнаруживались бесхитростно и прямо глядящие, несколько беспомощные, чуть растерянные, идеально-голубые глаза и… все! Гаишник, остановивший на улице ее огромный красный, пересекший сплошную лимузин, буквально терял дар речи, когда неторопливо опускалось тонированное стекло и из глубины салона на него молча смотрели два небесно-бирюзовых лесных озерца… Бессильный перед этим обезоруживающим своей открытостью и беззащитностью взглядом, он отпускал ее с миром и еще долго, сдвинув фуражку и почесывая затылок, следил глазами, как удаляется по трассе тяжелый алый автомобиль c неземной нимфой за рулем. Преподаватель на экзамене автоматом ставил ей пятерку за всего несколько тихим и ровным голосом произнесенных фраз, врач, увидев ее, ожидавшую в коридоре, приглашал в кабинет без очереди, словом… Где бы она ни появлялась, мужчины мгновенно сбивались с ровного дыхания, а женщины сурово подбирали губы.

Нет, я не могу. Я не умею передать вам состояние, в котором всегда пребывало это неземное существо. Как тихое, ясное майское утро, она всегда была в одном и том же ровном и каком-то кротком, что ли, настроении, словно не жила, а созерцала жизнь, которая катила мимо нее свои тяжелые волны, била в борта захлебывающихся, черпающих воду кораблей, ломала мачты, реи, делала пробоины в днищах… Она казалась «Летучим голландцем», парящим над житейскими бурями, не забрызганная ни одной каплей свирепой стремнины, не задетая ни одним клочком яростно брызжущей с ревущего гребня пены… Словно из зазеркалья, из какой-то ей одной ведомой дали́, она ровно и умиротворенно смотрела на все, что происходило вокруг. Казалось, мир видится ей как бы в перевернутую подзорную трубу, не в приближении, а в каком-то немыслимом отдалении. И с высоты своей неземной отстраненности это почти воздушное создание изредка тихо вздыхало, перекладывая на коленях тонкие руки с аккуратно наманикюренными пальчиками.

Немногим и нечасто доводилось слышать ее речь – она всегда молчала. Молчала и смотрела. Смотрела и молчала. Но если все же тонко очерченные, идеальной формы, свежие, только чуть подрозовленные помадой губы размыкались, то мелодичный, удивительно приятного тембра высокий, нежный и такой же беспомощный, как она сама, голосок оброненными одной-двумя фразами окончательно сводил всех с ума.

Вы скажете, что таких не бывает? Бывает, я видел ее своими глазами и был знаком с ней много лет подряд.