Очень страшно и немного стыдно

Ну почему же он молчит? Почему он не скажет, что именно так мы видим мир. Мы видим его вне нас и в то же самое время видим наше представление о нем внутри себя. И что таким образом мы иногда помещаем в прошлое то, что происходит в настоящем. И, значит, время и пространство освобождаются от того тривиального смысла, которым их наделяет обыденное сознание!

– Интересно! – Кажется, что Копченый водит по холсту носом. – Действительно, вы посмотрите! Возле окна картина, на которой изображена та же часть пейзажа. Какой вы шутник! Как вам такое в голову идет?

Копченый загородил собой холст, и мне, чтобы видеть хоть что-нибудь, пришлось встать слева от него. Хорошая работа. Молодец, Рене. Смотришь на нее, и правда приходит это волшебное ощущение – острая радость расшифрованного смысла. И главное, что это расшифровка не сюжета и не содержания, а таких тонких нюансов восприятия мира, которые до сих пор, казалось, ты совсем не замечал. А через это к тебе приближается понимание общей мировой концепции.

Вокруг смеются – оказывается, все давно смотрят на меня. Вот, ей-богу, слабоумные. Даже Жоржетта, думаю, не понимает Рене до конца. А я понимаю, я вот сейчас могу поклясться, что это одна из его самых сильных работ. Уверен, что Рене повторит ее еще не раз. И готов биться об заклад на что угодно, что висеть ей в лучших музеях мира. А вы смейтесь, смейтесь, дураки.

Бегу в коридор, чтобы никого не смущать.

– Ну, уж если быть честным до конца, – Копченый говорит это извинительным тоном, – на мой вкус, ваши картины, господин Магритт, как бы это так выразиться, немного того, холодноваты. Предметы с дохлятинкой. Все вроде то. Но нет в них жизни. Они как чучела всего живого. Даже когда Жоржетту пишете – она получается манекеном.

Вот идиот! Не приходит тебе в твою прокуренную башку, что он специально этой холодностью изображения подчеркивает отстраненный взгляд на вещи. Быстрый, поверхностный. Ведь не пытается же Рене передать их физическую сущность, а вся идея в том, каким смыслом наполнит их смотрящий. И чем сильнее столкновение этих сущностей, тем большим смыслом вынуждены их наградить, идиот! Ну, куда тебе!

– Вот, я видел, другие художники…

Да что там твои другие художники! Пытаются просто исказить предметы. Они у них то разжижаются, то каменеют, смешиваются и растворяются друг в друге. А Рене жонглирует ими, как они есть, обычными, не теряющими своей изначальной формы. И только само сочетание этих предметов заставляет задуматься. Этот на первый взгляд сухой стиль усиливает узнавание, погружает зрителя в метафорический оргазм, вызванный тайной сутью вещей. Кретин!

– Какая ваша цель, так сказать? – Слышно, как Копченый самодовольно ухмыляется своему вопросу.

Цель Рене – заставить зрителя думать. Из-за этого его работы напоминают уравнения, но решить которые невозможно, так как ответ на них – это сама суть бытия. Рене постоянно кричит об обманчивости видимого, о его скрытой тайне, которую обычно не замечают. Призывает нас сделать шаг навстречу этой тайне. Сталкивает нас самих с физических рельсов, по которым так спокойно и уютно ехать на низкой скорости.

– Прекрати! Хватит! – Это Рене кричит мне. Наверное, я рычал от злости. – Выведи его отсюда! – Это он уже Жоржетте.

Какая несправедливость: гнать нужно Копченого, а не меня.

В спальне полумрак. В левом углу красный шкаф, а в правом – черная лакированная ширма. На камине стучат часы.

Никакой Рене не Бог! Не могу простить ему того, что я не первый и не последний шпиц в его доме. Того, что, когда настанет время, меня заменят такой же копией. Еще одним белым шпицем, ну или черным. И дело тут даже не во мне. А в том, что это единственное, что противоречит его большой идее. Он заменит меня подделкой, а все его искусство говорит о неважности формы и тайны сути. Рене, чего же тогда стоит вся эта твоя хваленая философия и вся твоя живопись?

– Он не пишет ни фантазий, ни сновидений. – Из столовой доносится голос Жоржетты. Она устала.

– Но я читал, ваши картины называли снами.

– Нет, картины Рене если и сны, то не усыпляющие, а пробуждающие.

– Вас послушать, все такое таинственное.

– Да. Потому что без тайны – ни мир, ни идея невозможны!

– А разве вы, как и доктор Фрейд, не занимаетесь толкованием снов?

Вот идиот. Метод, который использует Фрейд, направлен прежде всего на выявление болезненных расстройств психики. На это же нацелено и толкование произведений искусства, предложенное Фрейдом. То есть все сводится к частному, лечебному фактору. А Искусство, как его понимает Рене, неподвластно психоанализу. Это всегда тайна.

– И ваши картины невозможно интерпретировать с помощью психоанализа?

Нельзя! Вот такие, как он, решили, что “Красная модель” – пример комплекса кастрации. Ужасно видеть, какому глумлению может подвергнуться человек, сделавший один невинный рисунок. Возможно, сам психоанализ – лучший объект для психоаналитика!

Квартира слишком мала, чтобы спрятаться куда-нибудь от этой глупости; как только у Рене хватает мужества все это терпеть?!