Очень страшно и немного стыдно

Когда полтора года назад мать перестала ходить, он собрал из разного барахла каталку, возил ее мыть, кормил с ложки, менял белье, одежду стирал и сушил на кухне, протянув от стены к стене веревку. Сложнее всего было с белым, из-за этого в доме всегда пахло хлоркой. Пробовал кипятить: вспомнил ее рассказы, как она кипятила его пеленки и тщательно проглаживала угольным утюгом “от заразы”, но это оказалось делом слишком хлопотным – окно в кухне сильно запотело, по нему потекли струйки, словно от дождя. Пришлось мыть и окно. В общем, если замачивать в хлорке и покупать дорогой порошок, машинка отстирывала вполне прилично. А так называемую “заразу” уничтожал утюгом обычным. И каждый раз вспоминал, как в детстве, мать разрешала ему самому гладить носовые платки, капая на каждый ее любимые духи “Лель”. Пустой флакон до сих пор лежал в ее комнате, в большой шкатулке с нитками, где на эмалевой крышке на фоне итальянского города, под тонким деревом, закатив глаза к небу, женоподобный юноша. Его грудь, живот и бедра пронзали стрелы, но взор, обращенный к господу, был уже спокоен.

Мальчиком он часами рассматривал эту единственную в доме драгоценность, крутил шкатулку в руках, и тогда картинка оживала – волосы мученика раздувал ветер, ручеек пенился меж камней, а листва на деревце мелко шевелилась.

Мама, сколько он ее помнил, пила снотворное и всякие другие таблетки и на старости лет не совсем понимала, что происходит вокруг, наоборот, часто видела то, чего на самом деле не было. То очередь из невеселых людей стояла через всю ее комнату, то в углу на стуле часами сидел мужчина без ноги, то маленький мальчик входил в окно с таким жалостливым лицом, что заставлял ее плакать. Сначала он пугался этих ее призраков, пытался убедить, что ничего такого на самом деле нет, поводил руками в углах, ходил туда-сюда через всех этих стоящих и сидящих людей, на что она обижалась, часами на него дулась, сидела, уставившись в окно, и он скоро сдался.

Последние лет пять он никуда не ездил, так как не мог оставить ее одну, – посвятил маме целиком свою одинокую пенсионную жизнь. По вечерам читал ей вслух книги и журналы или просто комментировал происходящее по телевизору, она сама почти ничего не видела – только расплывчатые пятна и некоторое движение. Следил, чтобы она строго соблюдала прописанную ей диету, но она часто ныла и просила что-нибудь вкусненькое, жирное, как она выражалась – “питательное”.

Он так и не женился во второй раз, да и первый брак распался потому, что маме жена его была неприятна, и постепенно дрязги двух женщин заставили его сделать выбор – и он, конечно же, предпочел маму этой новой женщине, которая еще не успела пожертвовать для него ничем. Тогда как мать – это же совсем другое дело: вся ее жизнь была служением ему, а если и еще кому, то только для его же пользы. Детей у них с женой не было – развод прошел незаметно, она просто исчезла из его жизни, и скоро пришло чувство, что ее никогда и не было. Потом появлялись еще какие-то дамы, но от его вечных разговоров о маме они быстро начинали тосковать, бежали прочь от этого скучного маминого сынка.

Годам к шестидесяти он смирился с тем, что другой семьи у него не будет, а будет только эта, где есть мама, он – и больше никого. К этому времени мать уже не выходила из дома, и тогда он начал сам готовить, кормить ее, и примерно тогда же, после сильного приступа, он в первый раз ее вымыл. Сначала вид ее обнаженного тела испугал его – чувство брезгливости и стыда боролось с чувством вины за эту брезгливость. Вина, как всегда, победила, а то выражение радости и блаженная улыбка, которые появлялись каждый раз, когда он укладывал ее в перестеленную свежим бельем постель, были ему платой за все неудобства, и постепенно он привык, как привыкает ко всему медицинский персонал в больнице.

Иногда его посещали мысли о том, что же произойдет, когда мамы не станет, но он всегда гнал их прочь и никогда, никогда не смел жалеть себя, даже когда сломалась тележка и ему несколько дней пришлось носить маму на руках. Она была женщина грузная, и перетаскивать ее с места на место было делом непростым, у него даже заболела спина.

Утром и вечером он мерил ей давление, обстоятельно записывал в тетрадочку все показатели, чтобы видеть тенденции, и в специальную строку выписывал лекарства, которые давал ей, чтобы стабилизировать ситуацию. Скоро он виртуозно владел техникой снижения и повышения кровяного давления – иногда орудовал с четвертинками таблеток, а иногда действовал только диетой. Капал ей в глаза капли, и, хотя это плацебо чистой воды, зрение вернуть было невозможно – он узнавал, даже операция была бесполезна. Объяснил ей, что капли помогут, и она терпеливо подставляла два раза в день глаза, пальцами оттягивая нижние веки, и в этот момент ему становилось до боли ее жаль.