Очередь

Закончившие уборку чинно ужинали. Столов в залах не было, кое-где стояли конторки. На них клались старинные фолианты: в часы работы музея гиды зачитывали посетителям выдержки из древних текстов для вящей убедительности экскурсов в прошлое. Поверхности конторок для удобства чтецов делались с наклоном, поэтому есть на них было неудобно и, наверно, не принято среди музейщиков. Женщины-служащие скромно сели у стены, разложив трапезу на низкой темной лавке, до блеска отполированной ерзанием отдыхающих туристов, больше в музее сидеть было не на чем. Музейщицы ужинали без посуды, на старой газете вместо скатерти, но со вкусом. Толстая некрашеная лавка, порыжелая от старости бумага, простенькие рабочие блузы женщин эффектно оттеняли розовые шампанские яблоки, пупырчатые хрусткие огурцы, тугую луковку в янтарной кожице, крупные сваренные вкрутую яйца в сахарно-белой скорлупе, ломтики сала с розовыми прожилками мяса и ноздреватый черный хлеб. Над этим изобилием, невыносимым для голодного взгляда, царила высокая бутылка вина. Стекло было в пыли и паутине, только горлышко чисто вытерто. Неужели в музее был еще и винный погреб! Музейщицы ели со смаком, небольшими кусочками. Билетерка, она была моложе и простодушнее сторожихи, что-то тихо, увлеченно рассказывала. Многоопытная собеседница изредка вставляла реплику и вновь внимательно слушала.

Собеседницы не обращали никакого внимания на Лихвина, сидящего у их ног на полу. И он, как скоро догадался учетчик, проявлял притворный интерес к беседе. Пользуясь тем, что музейщицы после чарки вина подобрели, увлеклись разговором, пищу брали редко и рассеянно, Лихвин исподтишка хватал то надкушенный огурец, то шкурку сала, то горбушку хлеба (беззубая сторожиха выламывала себе мякиш) и нес добычу на другой конец лавки, она далеко тянулась вдоль стены. На другом конце скромно поместилась Рима. Лихвин угощал ее и угощался сам. Что ж, они помогли навести порядок в музее, и не было ничего зазорного в их желании по окончании рабочего дня разделить со служащими трапезу.

Заметив учетчика, Рима энергичными жестами стала его подзывать. Но он неподвижно, хмуро стоял в сумраке музейного тамбура. Тогда девушка, прихрамывая, подошла сама, протянула половину чищенного посоленного яйца (за недели овражного сидения учетчику приелся пресный подножный корм, его терзал солевой голод), ломтик хлеба и полпряника. Явно для него приберегала. Через плечо девушки учетчик видел, что на ее передвижение не обратили внимания ни музейщицы, поглощенные служебными пересудами, ни Лихвин. Этот вышел на середину центрального зала, куда залетел через подкупольные световые окна шальной голубь, и кормил его, доставая из швов вывернутых карманов какие-то крошки. Такое приваживание неряшливой птицы в убранное помещение заслуживало хорошей взбучки, но музейщицы за выступом стены не видели Лихвина.

Учетчик отодвинулся от Римы в придверный мрак. Она послушно шагнула за ним, продолжая протягивать угощение. Он отвел ее руки. «Я сейчас был на смотровой башне, видел голубятню, под ней мы вчера проходили. – Учетчик умолк, волнуясь, но Рима молчала, и он продолжал: – Сверху видно, что голубятня рядом с границей города. Почему ты не повела меня за город, а завела вглубь? В результате мы застряли в музее». – «Но ты же не просил вывести тебя из города», – удивилась Рима. «Да разве это само собой не понятно!» – «Конечно, нет! У меня мысли такой не было, да и не могло быть. Ох, учетчик, до чего ты рассеян, просто диву даюсь! Сколько недель мы провели с тобой в подвале голова к голове, так близко, что наши дыхания соединялись в одно, и ты не дал себе труда узнать, кто я и что я. А я горожанка до кончиков ногтей. Я не пришлая, а местная. Я своими ногами исходила сеть внутригородских троп раньше, чем себя помню. Но за городом я и в гостях не была, понятия не имею, как туда идти, где лучше пересекать городскую черту, какие ловушки подстерегают на этом пути. Из возможных проводников за город я наихудший: без злого умысла, просто по неведению я завела бы тебя прямиком в засаду Егоша или других твоих врагов. Мне ведомо лишь одно чувство загорода: по мере приближения к окраине города ноги сами несут меня обратно в сторону центра. Вчера я изначально вела тебя в музей, единственное место, где можно найти хоть временное убежище от возмездия за неслыханную дерзость выдуманного тобой побега. Раньше, в подвале, пока я была юной, гибкой и знаменитой, ты не был так строг и взыскателен. А теперь, когда по твоей прихоти стала хромой беглянкой (даже этот ничтожный изменник Лихвин смотрит на меня снисходительно и оказывает покровительство!), когда я до крови стерла колени, налаживая добрые отношения с музейщицами, без их поддержки нам тут часа не продержаться, ты вальяжно спускаешься из поднебесья смотровой башни (заниматься вместе со всеми уборкой в санитарный день ниже твоего достоинства!) и укоряешь меня, зачем я не прыгнула выше головы. Ну, извини, мой повелитель!»