«У нее жар, она не в себе!» – подумал учетчик, глядя на черную от грязи повязку на ноге Римы. Ее лицо пылало, пальцы бегали по высокому глухому воротнику блузки, скрывающему обрезок на шее. Она гладила его через ткань, как талисман, последнюю связь дикаря с родным племенем. Зря учетчик сразу не сорвал эту удавку! Тогда Риме осталось бы только примириться с полной оторванностью от прошлого, она зажила бы ровнее, спокойнее, глубже.
Если же невольничий ошейник намертво прирос к ее душе, учетчик должен был обеспечить хотя бы элементарный покой, не отпускать больную на уборку, не смотреть отстраненно, как она с незажившей раной ползает по каменному полу. За укорами Римы стояла невысказанная, но несомненная правда: девушка ухаживала за учетчиком в его болезни, не считаясь со временем, когда же настал его черед заботиться, он не учитывал немощи спутницы в стремлении скорей вырваться за город.
Музейщицы, продолжая увлеченно беседовать, не глядя на очередников, прошли через музейный тамбур на выход. Скрежет входной двери и лязг замка известили о том, что санитарный день кончился. Учетчик бережно отвел Риму на галерею, промыл рану и перевязал чистой тряпицей из ее чемодана. Оба молчали, учетчик виновато, Рима подавленно. Она лишь ворчливо сказала учетчику съесть ужин. Он согласился. И вправду отчаянно проголодался, а силами следовало запастись на двоих.
Лихвин куда-то пропал, но учетчик рад был без него провести вечер. Он гладил Риму по голове, рассказывал ей на сон грядущий загородные были, которые, конечно, лучше волшебной сказки. Не беда, что она никогда этого не видела, учетчик твердо обещал ей волю, где нет и духа очереди.
17. Стихия
Если бы учетчику предложили запалить с четырех концов город, он бы не так изумился. Поджог музея был немыслим по огромному числу причин. Он был противен самой натуре учетчика, понимавшего, что в городской архитектуре музей самое древнее, мощное и вместе с тем затейливо-утонченное сооружение. Ни панельные коробки кадровых учреждений, ни плоская пекарня хлебозавода с выпирающей из нее исполинской трубой, ни серый облезлый райотдел не шли в сравнение с музеем. Ни в одно иное здание не было вложено столько труда! Причем десятки, если не сотни человеко-лет работы горожан составляли меньшую часть общих усилий. Городской стройке предшествовал труд многих и разных бригад сезонников, создававших за городом и в далеком диком нЕгороде прочные и красивые материалы, без них здание не стало бы долговечным и величественным. Оно само по себе представляло огромную ценность, и внутри хранились сокровища: картины, скульптуры, утварь. В случае пожара, а тушить его при таком ветре будут долго, если вообще потушат, горящие обломки чердачного перекрытия рухнут вниз на бесценные экспонаты.
Учетчик живо припомнил дружескую тяжесть ладони смотрителя на своей голове. Когда учетчик с Римой нуждались в помощи, он великодушно позволил им укрыться в музее, без вопросов втолкнул под кров. И не испугался неприятностей, когда защищал случайных гостей от архивщицы, а в ее лице от всего райотдела. Без сомнения, смотритель нес личную ответственность за музейные ценности. По отношению к нему поджог был ничем не извинительной гнусностью. А для беглецов он был безумием, лишавшим единственного убежища.
Тем не менее серьезность намерений Лихвина не вызывала сомнений. Он вернулся к сорокалитровой фляге, с ней он возился в момент появления учетчика, и покачал ее. По плеску жидкость занимала не меньше четверти объема. Лихвин поднял крышку. Ударивший из фляги резкий запах заострил его круглое лицо хищной гримасой. Не мог керосин храниться на чердаке по элементарным нормам пожарной безопасности. Значит, Лихвин готовил поджог задолго до прихода учетчика. Он волочил флягу по крыше, рискуя скатиться вниз, под ноги караулу очереди вокруг здания. Теперь учетчик отчетливо видел признаки готовящегося поджога. Бумаги на чердаке были разбросаны с обдуманной хаотичностью. Толстые тома стояли затылками вверх и опирались на раздвинутые корки переплетов, чтобы страницы свободно пушились. Понятно, что бумага с прослойками воздуха воспламенится быстрее сжатой в кирпич. Раскрытые документы были подготовлены к поджогу, а не брошены в спешке, как показалось учетчику поначалу. Беглый взгляд его обманул.