Очередь

Читать было неудобно. Сгрудившиеся вокруг учетчика авторитеты притиснули его к столешнице, жарко сопели в ухо, заслоняли свет. Они будто впервые видели признание и вчитывались с учетчиком в каждое слово. Гнусная клевета была записана чужим почерком якобы со слов учетчика. Но под признанием стояла якобы его собственноручная подпись. Учетчик внимательно изучил росчерк, нажим и скольжение пера на прямых участках, в углах и закруглениях. В подписи не читалось хозяйской уверенности. Неведомый копиист осторожничал, вел линию бескрыло, каждая закорючка повторяла оригинал, но в целом подпись была фальшивой. Учетчик с облегчением выпрямился и сказал: «Моя подпись подделана». Насмешливый, презрительный гул был ему ответом. «Надеюсь, у авторитетов очереди есть почерковед».

К столу подвели флегматичного юношу с продолговатыми, узко посаженными глазами. По виду и повадкам почерковед был бумажный червь. Он тщательно протер носовым платком линзу, долго сличал подлинную подпись учетчика под первым протоколом со второй, тихо пошмыгивал носом и наконец, когда общее терпение готово было лопнуть, невозмутимо подтвердил, что автограф под вторым, скандальным протоколом фальшивка, срисованная с оригинала. Это произвело эффект. Раздались охи. Тугоухой авторитетке, когда ей крикнули новость в ухо, чтобы расслышала, сделалось дурно, ее подхватили. Мужские и женские голоса загомонили наперебой: почему подлинность протокола не проверили заблаговременно, ведь это ни в какие ворота не лезет, чтобы страшно занятых авторитетов очереди столько времени водили за нос и вынуждали принимать важнейшие решения на основании ложных сведений. Почерковед им не отвечал, его бы и не услышали. Но когда выговорились, он по-прежнему тихо напомнил, что ему не поручали сличать подписи и вообще не подпускали к драгоценной бумажке, что до сих пор не было повода устанавливать подлинность, поскольку до очереди с протоколом ознакомились служащие: шофер, Зоя Движкова, Рая-архивщица. И они поверили документу. Правда, архивщица швырнула листок в корзину для бумаг, а уже оттуда, из сора, каким-то расторопным очередником, может, не в меру расторопным, он был извлечен и передан авторитетам. Кстати, добавил почерковед, до сих пор очередь думала, будто Рая скомкала листок от злости, чтобы уничтожить саму память о пребывании учетчика в городе. Теперь, когда все прозрели, есть риск впасть в другую крайность, уверить себя, что Рая отправила документ в макулатуру исключительно потому, что разглядела фальшивку. Однако и такое утверждение может стать заблуждением. У служащих на все свои темные резоны. Кто из очередников может их провидеть? Между прочим, все остальные записи на этой бумаге подлинные.

Почерковеда слушали понуро, пристыжено. Стряпка пылала жаждой мести: «Я вырежу „ложь“ на лбу сочинителя и приложу лбом к сочинению!»

Переговоры продолжались до вечера, пока усердно трудившиеся за столом протоколисты не воткнули перья в чернильницы. Громким и решительным стуком они дали понять, что гаснущих за окном сумерек совершенно недостаточно для записывания. Авторитеты стали покорно расходиться. Они умерили пыл, не пытались продолжить беседу без записи, перевести ее в неофициальное русло. По молчаливому согласию стороны не торопились выдвигать требования. Первый день до темноты потратили на выяснение накопившихся недоразумений.

Выявление фальшивого протокола породило у авторитетов надежду, что не было вовсе никакого общения учетчика с шофером. Учетчик раз, и два, и три пересказал авторитетам разговор в салоне автобуса в злосчастную восьмиапрельскую метель. Рассказ неизменно вызывал оторопь и ропот. На учетчика смотрели, как на бахвала. Даже столь пустячный разговор представлялся авторитетам невероятным. Шофер не мог снизойти до общения со случайным прохожим сезонником. Нрав шофера известен, он и тем, кто постоянно вертится перед глазами и должен бы приучить его к себе, еще не соизволил слова сказать.

К общему удовольствию возникшее недоумение развеяли жуколовы. Старинные загородные приятели предположили, что шофер разговаривал не с учетчиком, а с собой. Но сказанное в задумчивости в ответ на свои мысли случайно совпало по времени с вопросом учетчика. Шофер мог вовсе не слышать вопроса, какая остановка конечная, и произнес не «завод», а, к примеру, «зовут». Ведь он забуксовал в дороге, отстал от графика и хорошо представлял, как мерзнущие на остановках пассажиры ждут задержавшийся автобус и костерят водителя в страхе опоздать к началу рабочего дня. Учетчик, впервые очутившийся в городе, наивно подумал, что шофер вступил с ним в разговор. Такая версия происшедшего устроила всех, лица авторитетов посветлели.

Казус в автобусе был главным недоразумением. Но за полгода пребывания в городе учетчик оброс множеством других вопросов и нареканий, о некоторых он и не подозревал. По городу ходили жалобы на него. Они давно разъедали его репутацию, а он вследствие позднего знакомства с ними только теперь мог возразить. Одни обвинения с ходу вызывали протест, другие давали пищу для размышлений.