Очередь

Гостья была на редкость говорлива, ни секунды не оставалась в покое и все вокруг норовила сдвинуть. Шахматы влекли ее как повод для набегов на чужие участки очереди. Она втыкала жирными пальцами штырьки крохотных фигурок в отверстия маленькой шахматной доски и увлеченно рассказывала, какие испытывает ощущения. Она представляла себя солидной служащей, едущей в купе поезда в дальнюю командировку и уверенной, что никакие передряги не опрокинут ее планы, как не опрокинет фигуры на шахматной доске вагонная качка. На самом-то деле она больше походила на шебутную проводницу, чем на пассажирку железной дороги. Когда опытный шахматист Немчик показал, как ходят разные фигуры, гостья захотела немедленно сразиться, а в ответ на великодушное предложение партнера играть с ней без ферзя, гордо сказала, что будет бороться на равных и на реальный интерес. «Вот досада: ничего ценного у меня нет!» – огорченно воскликнула бабенка и хлопнула по карманам просторного халата. Ее плутоватые, узкие на толстощеком лице глазки зыркнули на учетчика, она безапелляционно сказала Немчику: «Если проиграю, очищу для тебя лежачее место на трубах. Твой сосед разлегся, как фон-барон, пусть посидит калачиком». – «На него я играть отказываюсь, он Римин больной», – решительно возразил Немчик и коротко добавил что-то женщине на ухо. «Он и есть тот самый? А по виду не скажешь! – ахнула подвальщица, ее глаза встретили взгляд учетчика, и она униженно сказала: – Язык у меня без костей, впереди ума бежит, беру свои слова обратно». Фанаберия незваной гостьи испарилась, она явно боялась санитарки Римы. Бабенка собрала шахматы и поспешила убраться. Когда она уходила, в ее медвежьем вилянии толстыми бедрами был страх.

По ходу выздоровления учетчик внимательнее приглядывался к санитарке. Она появлялась реже, видя, что больной идет на поправку. Посещения делались короче и суше. В начале болезни, пока был сильный жар, она прикладывала губы ко лбу учетчика. А потом отняла и ладонь. Может, больше самой Римы учетчика волновало ее отсутствие. Где и как она проводила время? От нее исходили свежие, резкие запахи улицы, отличавшиеся от подвальных. Они будоражили. Секретарь очереди знал, чем уязвить подвального узника, когда преградил доступ к окну. Но благодаря Риме учетчик словно воочию видел, как на лугу молодая трава прокалывает жирную влажную землю, а в лесу распускаются ранние цветы волчьего лыка.

Однажды Рима принесла веточку клена, чьи листья рождаются и опадают багряными, и поставила рядом с учетчиком в жестяную банку. В тот момент над городом бушевала гроза. Подвальщики ушли со своих мест в очередях и толпились под окнами. Сверкали мертвенные сполохи молний. Ветер заносил косые струи дождя. Их ловили в горсти и плошки, тут же весело, дико, жадно пили. Никто не поднимался вплотную к окнам их страха перед грозой или чтобы не заслонять от остальных ее бурное сырое дыхание. Учетчик подумал, что его прозябание в городе затянулось от снежных метелей до весенних гроз. Так можно досидеться и до последнего, коричневого от старости березового сока. Пользуясь тем, что никто не смотрел в его сторону, чувствуя, что Рима сейчас уйдет, учетчик взял ее руку и привлек к себе. Она вздрогнула, может быть, от прогремевшего в эту секунду грома.

«Ты столько дней лечишь меня и ни разу не спросила о здоровье», – с мягким укором сказал учетчик. Не так-то просто было нарушить молчание, разросшееся за долгое время. «Ни к чему эти пустые вопросы дежурного внимания, – сказала Рима, она не отняла руку и не ответила на пожатие. – Лекарств помочь тебе у меня все равно не было. Твой организм сам боролся с болезнью. Конечно, дружеское участие не вредит, и не трудно мне было спросить о здоровье. Но я опасалась быть неверно понятой». – «В чем?» – «Ты мог подумать, что я ищу к тебе подход в стремлении к той же цели, что и остальная очередь, что предисловия о здоровье нужны мне для того, чтобы завязать с тобой приятельские отношения и выведать, о чем ты говорил с шофером. Ты мог заподозрить, что я подослана секретарем или авторитетами очереди, а я хотела избежать таких подозрений, потому что это неправда». – «А что правда?» – спросил учетчик. Они помолчали, слушая ливень, молотивший у подвальных окон по бетонной отмостке здания. Порыв ветра обдал их пьянящим мокрым воздухом.