Очередь

— Значит, надо записаться в список и можно уехать?

— Лариса Борисовна! Вы как ребенок. Как это уехать? Вычеркнут из очереди! Кто-то должен быть все время. Все четыре дня. Поочередно: вы, муж, еще кто-нибудь.

— Муж! Муж на машине не ездит.

— Он же ездил?

— Отобрали права.

— Пьяный был?

— Может, не очень, но было.

— Сколько времени прошло? Можно попытаться помочь ему. Там есть связи.

— Да не хочет он. Очередь! И так деньги его. Не на мои же доходы машину покупать. Кто деньги дает, кто руль держит, а кому — в очереди стоять. Вернее, тому и стоять. Ну да ладно, спасибо. Значит, надо брать отпуск за свой счет на эти дни?

— Не знаю, Лариса Борисовна, но больше я ничем помочь не могу.

— О чем вы говорите?! Спасибо и на этом. Да еще какое спасибо!

«Ничто так не способствует самоутверждению, как возможность помогать, — подумала Лариса. — Сразу чувствуешь себя человеком. От доброты лучше всего дающему. Поможешь другому, полюбишь другого, и стало быть, и себя. А потом, глядишь, и он тебе помог. Или вот сестру на работе за недоделку, даже пусть не сестру, пусть доктора, да кого угодно обругаешь — и вроде квиты. Он не сделал — ты отругал. А промолчишь — и он должник твой. Да и вообще… Люди чаще всего ругают что-то в ком-то, подозревают в ком-то что-то сознательно плохое, ища, вымучивая, изживая, а то и усиливая свои собственные скрытые или явные пороки, недостатки, слабости, и всегда люди чаще думают, говорят, ругают то, что сами ощущают, делают, могут сделать. Про незнакомое лишь слушают и даже не ругают. Впрочем, ругают тоже. Совсем запуталась… — Лариса думала с благодарностью и о себе и об этом благодетеле. — Люди и должны поддерживать друг друга…»

И наступил день. Лариса приехала в указанное место.

Слева, чуть поодаль, стоял дом с колоннами, построенный, наверное, в конце сороковых годов, — райисполком. Когда-то это был горисполком, но теперь бывший город слился с Москвой, поглощен ею. Перед Ларисой лежал пустырь. За пустырем — новый дом, длинный, подъездов на пятнадцать. Чуть дальше — еще строение, тоже дом жилой. Еще дальше — стройка. На пустыре одиноко стоял какой-то маленький домик, похожий на закрытую беседку. Хорошо, что дело к весне идет, солнца все больше и больше, а то ведь и замерзнуть можно. От домика уже тянулась очередь человек в триста. Лариса решила пройти к началу и все разузнать, но предварительно выяснить, кто же со списком, и записаться. А уж там видно будет. Записалась. Замкнула собой эту чреду людей. Сразу пойти на рекогносцировку ей не удалось. Очереди имеют свои законы: нужно дождаться следующего, определиться и зафиксировать свое место живым человеком, а не только мертвым номером, списком на все терпящей бумаге.

«Не похоже, чтоб большинство хирурги. — Лариса оглядывала своих соседей на ближайшие несколько суток. — Публика вполне респектабельная… В основном мы все в какой-то степени мещане. В основном о вещах думаем, о своем заботимся, машину приехали приобретать. Странное дело: мещанин — это ведь тот, кто не торопится, боится быстрых перемен, жаждет устойчивости, покоя, опасается новаций, да, да, не торопится. А тут машина! Может, все-таки торопится? А? Кто ж его знает. Мещанин ни с чем не борется. Но ведь если борешься с кем-то, с чем-то, идешь супротив чьей-то мысли, это уже не собственная позиция, а просто античья-то позиция. Нет личностной самостоятельности».

Эти сомнительные — Лариса понимала — да и не очень стройные, резонерски самодовольные мысли были прерваны еще одним подъехавшим, также, очевидно, будущим очередником.

Сколько ж их, узнавших еще неизвестное! Несть им числа.

У домика сбились в группку несколько энергичных молодых людей, так сказать, оргкомитет. Они-то и решали все вопросы.

— Я думаю, товарищи, чтоб проще следить за очередью, за порядком, разобьемся на сотни.

— Точнее?

— У каждой сотни — свой организатор. Он следит за порядком, проверяет, держит список. Наделен не державной, но общественной властью.

— Это правильно. Чтоб очередь не расползалась. Чтоб не занимали место и не уходили невесть куда. Чтоб все постоянно на виду были.

— Разумеется. У сотенного списочек, и он с помощниками — их тоже выберем — время от времени неожиданно будем проверять.

— Правильно. Скоропостижно.

«Вот этот врач», — решила Лариса, прислушавшись к речам отцов — пионеров очереди.

— Если кого-то не оказалось на месте, вычеркиваем. Все дружно одобрили.

— Значит, есаулы будут… — не выдержала Лариса. Никто не отреагировал на ее неуместный, разумеется, юмор.

Лариса подумала о Стасе. Он бы, конечно, что-нибудь ввернул. Вспомнил бы, как принято у их поколения, Остапа Бендера, вернее, его родителей — Ильфа и Петрова. Может, вспомнил бы митинг, посвященный открытию в городе первой трамвайной линии. Стас оценил бы Ларисину реплику: «В толпе внезапно послышался громкий смех Остапа». Это в ответ на речь одного из отцов города: «Трамвай построить — это вам не ешака купить». Действительно, слова Ларисы были сродни одинокому смеху Остапа.