Очередь за надеждой. Автобиография с открытым финалом

Китайцам приписывают ироничное пожелание: «Чтоб вам жить в интересные времена». Именно такой вариант я встречал на английском. А где-то прочел, что авторство принадлежит шотландцам, и что якобы в современном Китае от подобного выражения открещиваются. Но пусть об этом спорят историки и литераторы.

По существу, я согласен с Егором Гайдаром, который написал в своей книге «Долгое время…»: «Ничего интересного и романтического я в революциях не вижу. Мне ближе китайская мудрость: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен».

Девяностые годы и все, что происходило в реальности, или просочилось в мифы, стало недавно ареной свирепых баталий. Ожесточенные споры закипели как в среде очевидцев тех событий, так и в политических сообществах неофитов.

Конечно, нельзя отрицать, что во времена Ельцина жизнь большинства россиян стала тяжелее и опаснее. Но невозможно сравнивать это с масштабами бедствий от коллективизации, сталинских репрессий или Второй мировой.

Понятно, что многие не смогли адаптироваться после брежневского – спокойного и относительно сытого – застоя. И значит, логичным кажется обвинять тех царей, при которых жизнь стала хуже. Ну а тех, кто десятилетиями вел страну в тупик, мы не хотим разглядеть повнимательнее и распотрошить, если они того заслуживают?

Девяностые ведь не свалились с луны. И надеюсь, когда-нибудь мы начнем подводить итоги большевизму, который, кстати, еще не закончился. Он доигрывает свои последние минорные аккорды. Так что новые споры, думаю, не за горами…

Я начал свой путь в политику в эпоху перемен – эпоху распада Союза. Я был внутри. Но не оппозиционером, а российским чиновником, прошедшим все ступени иерархии.

Нам сейчас говорят – да не просто говорят, а клеймят: вы предатели, наураганили в 90-е, и снова хотите… Доказывать что-то и оправдываться? Я просто расскажу, как все было в моей жизни.

В начале 90-х я работал одним из руководителей Долгопрудного. И мы, депутаты местного Совета, решали вопрос – какие законы будем выполнять у себя в городе – советские или российские? В стране был бардак. Царило двоевластие.

В середине августа 1991 года я выпросил в горсовете короткий отпуск, сел в машину и поехал в леса Костромской области. 19 августа включаю в машине радио, а там как будто спектакль идет из современной жизни. Что-то про Горбачева в Форосе, про какой-то ГКЧП. Вот, думаю, бред. Переключаю на другой канал – та же «пьеса».

Постепенно до меня начало доходить, что это не современное искусство, а новая реальность. Надо было связаться с Долгопрудным, сотовых телефонов тогда не было. Заехал в ближайший райцентр, нашел местную власть, показал удостоверение зампреда горсовета. Пустили к председателю райисполкома, дали позвонить.

Он мне говорит: «Сами не знаем, что делать. Вся местная власть у нас в одном здании – справа мы, райисполком, вроде за Ельцина, а слева – райком партии, они за ГКЧП. Но мы нормально общаемся, вместе чай пьем. Кто в Москве победит, за того и будем».

Поехал обратно в Долгопрудный. По дороге обгонял танки… Сюжет из радиоэфира приобретал все более мрачные черты. В России так иногда случается. Примерно раз в сто лет.

Оказаться внутри разлома истории – редкая удача. Для литератора или философа. А для чиновника?

На весь Долгопрудный у нас имелся всего один ксерокс, стоявший в приемной горсовета. Коммунисты хотели размножать указы ГКЧП, а демократы – указы Ельцина. Победила молодость. Демократы отбили у коммунистов ксерокс и притащили аппарат в логово демократов, то есть в мой рабочий кабинет.

«Спектакль» стремительно набирал скорость. Из Долгопрудного в Москву возили каменные блоки для баррикад у Белого дома. Выставляли посты на Дмитровском шоссе. Сообщали в Белый дом о передвижениях войск.

Еще 20 августа было непонятно, чья возьмет. Мы поняли, что побеждаем, когда в Москве вышли на улицу сотни тысяч людей. Тогда стало ясно, что армия не будет стрелять в народ. Это было уже после трагической гибели троих ребят. Никто ничего не боялся. И наверное, не я один ощущал в то время дикий драйв.

21 августа, когда гэкачеписты сдались, царило ощущение эйфории новой жизни в новой стране.

А потом начались разборки – кто был за демократов, а кто за ГКЧП. Начали создавать комиссии по линии Верховного Совета. Мне поручили возглавить такую комиссию в нашем Долгопрудном.

И вот ко мне, двадцативосьмилетнему парню, приходит директор огромного предприятия. Человек в возрасте – далеко за пятьдесят. Весь в геройских звездах и орденах. Пытается объяснять, что он не виноват, что такая была система, что он, как директор оборонного предприятия, обязан был выполнять приказы начальства из министерства, что он раскаивается. А вообще он, конечно, за демократию.

В его глазах застыл ужас – родом из тридцать седьмого года. Таких, как он, напуганных руководителей предприятий было немало. Срабатывала генетическая память. Соберется сейчас «тройка» – и расстреляют. Я смотрел на них, и думал: слава богу, что у нас массово не пролилась кровь.