К шести утра я приехал на Смоленку. Надеялся быть в первых рядах. Но там уже переминалась с ноги на ногу гудящая толпа. Когда магазин открылся, толпа, пихаясь и ворча, выстроилась в очередь. И начала медленно двигаться.
В магазине у прилавка стояла сонная, недовольная тетка, которая выдавала специальные открытки. И записывала данные в особый журнал: такой-то человек, проживающий по такому-то адресу, получил открытку. И через несколько недель, а то и месяцев должна была прийти эта самая открытка, что, дескать, можно явиться в магазин и купить магнитофон.
Но был еще один нюанс. Магнитофон мог получить только человек с московской пропиской. А я-то долгопрудненский. Но сообразительный. И нашел выход. В открытке я указал индекс нашей родной Долгопы. А адрес вывел без названия города: Московское шоссе, номер дома и номер квартиры.
Сонная тетка, уставшая от наседающей, шумной толпы, подвоха не заметила. Спокойно взяла мою открытку, поставила штамп и записала данные в свой журнал. Я был страшно доволен. Не сомневался, что открытка дойдет. Индекс ведь я указал долгопрудненский.
И открытка действительно дошла.
Я учился тогда на первом курсе Физтеха. Купленный магнитофон стал одним из самых ярких впечатлений моей юности. И вот в семь утра я включаю его на полную громкость. Как сейчас помню, Deep Purple.
Мы жили уже тогда в кооперативной квартире, и у меня была своя комната. Входит отец. Смотрит на меня внимательно. И произносит: «Сбылась мечта идиота».
Я нисколько не обиделся. Можно ли обижаться, когда ты хозяин магнитофона «Маяк‑203» и тебе шестнадцать? Мне было смешно и радостно. Это был для меня очень важный рубеж. И колоссальное счастье.
Потом я часто таскал свой магнитофон в Физтех. У некоторых моих друзей тоже были магнитофоны, что считалось отличным ресурсом. Если есть два магнитофона, можно взять у кого-нибудь запись нужного концерта или диска и переписать на свою катушку. Правда, это был длинный процесс – переписывание происходило в реальном времени записи. Не то что сегодняшняя флешка.
Кстати, многие песни я разучивал и пел под гитару благодаря магнитофону. До сих пор у меня где-то пылятся тетради с песнями, записанными в то время. Все руки не доходят разобрать их…
Последние десять лет, к моему большому огорчению, я не успеваю следить за новинками в искусстве. Жена иногда вытаскивает в театр или кино. Но сегодня так много всего происходит и с такой скоростью, что, если на время отвлекся, догнать сложно. Да и некоторые новшества в искусстве кажутся сомнительными. И тогда, махнув рукой, живешь старым багажом.
У меня солидная библиотека. Был период, когда я взялся перечитывать всю русскую поэзию. Жуковского, Баратынского, Вяземского. Ну, конечно, Пушкина и Лермонтова. Тютчева и Фета. Устанешь перечислять – Пастернак, Цветаева… Помню, как купил шеститомник Бродского.
Столько гениев родила наша замученная земля. Может, поэтому у нас не кончаются катаклизмы. Ведь сочинители питаются конфликтами. Даже комедии без них не обойтись. Взять хотя бы Гоголевского «Ревизора» или «Дракона» Шварца. Я не фаталист. Но иногда такая мысль стучится в голову.
Сам стихи я начал сочинять в двенадцать-тринадцать лет. Представьте, ходил в литературную студию, занимался. И хотя говорю по-английски свободно, в отличие от Бродского, писал только на русском. А вот моя средняя дочь Настя пишет стихи и на русском, и на английском – и знатоки хвалят.
Мы вместе с Настей песни записывали. В частности, «Бременские музыканты». Просмотров было очень много. Но YouTube вдруг почему-то опомнился и спустя несколько лет удалил – за нарушение авторских прав. Совсем недавно. Доносы, доносы, доносы…
Вспоминаю свое первое впечатление от «Мастера и Маргариты» Булгакова. Я тогда жил в интернате Школы имени Колмогорова. И вот вечером после отбоя для меня наступал Счастливый час. Учительница по литературе передала нам напечатанные на пишущей машинке листы. В комнате нас жило восемь ребят, и ночью по очереди один из нас читал роман вслух – сидя за столом, накрывшись одеялом с головой вместе с настольной лампой, чтоб не отсвечивать в окна. Последний раз я перечитывал роман, кажется, в пятьдесят лет. Сколько же в нем мудрости. Но в пятнадцать лет самыми любимыми местами в романе были буффонада с Бегемотом и Коровьевым, а также эротический бал cатаны.
Я начал набрасывать мои воспоминания за несколько недель до православной Пасхи. И хотя я человек не воцерковленный, еще раз скажу, что магия искусства не требует доказательств. Это, вне всяких сомнений, высший замысел, в который – кто знает? – проникнем ли мы с нашими формулами или нет…
Пустят ли нас познать свою глубину музыка Баха, картины Дюрера, стихи Пушкина, песни Щербакова…
Как физику мне это было бы интересно, как лирику – не очень.