Очередное важное дело

Герц мечтал уехать. Не по ночам, в безопасности постели, когда не было никакой возможности куда-то деться, а на прогулках, утренней и вечерней, каждый раз убеждаясь заново в том, что лето уступает осени. Год изменился решительно: посидеть в городском саду уже было нельзя. Этот сад заменял ему те широкие горизонты и великолепные пейзажи, какие он помнил по своим поездкам, однако лишь задним числом смог правильно оценить. Заморозки по утрам и сумерки, наступающие все раньше и раньше, отчетливо показали ему перспективу тусклых зимних дней, когда ему придется по многу часов выносить общество самого себя. Он говорил себе, что ничто не изменилось, что он по-прежнему свободен приходить и уходить когда захочет, или, как вариант, что нужно сохранять свой образ жизни без изменений. Квартира угнетала его, когда он думал о том, что скоро ему придется проводить в ней уйму времени, но когда он бывал на улице и вновь замечал перемены в освещенности, а особенно по вечерам, когда слышал шаги спешащих домой прохожих, он испытывал острейшую муку при мысли о собственном распорядке, об осторожном распоряжении временем, о долгом дне и о еще более долгой, а теперь еще и привычно бессонной ночи. Хотя вечера были хороши. Синие русла улиц словно несли в город ночь, надвигающуюся с поэтическим напором, которым он хоть и восхищался, но несколько отстраненно, как будто ждал, что занавес поднимется над драмой в классическом понимании слова, в которой для него вновь не будет места, не только потому, что присутствие его в ней призрачно, но и потому, что он не испытывает Достаточного сочувствия, а лишь повинуется импульсам, природа которых почти уже забылась.

Он смотрел на витрины туристического агентства и видел рекламу путешествий на другую сторону мира. Там, на этих таких обманных плакатах, были молодые люди, выпивающие на пляже или карабкающиеся с рюкзаками за спиной на какую-нибудь кручу. Существенную роль в их привлекательности играла молодость, хотя он понимал или знал с чьих-то слов, что эти же или немногим отличающиеся от этих путешествия совершают люди старшего возраста, тратя на это деньги после того, как целую жизнь осторожничали и экономили, и наслаждаются уверенностью в себе, которую уже считали утраченной. Все эти авантюристы-отпускники изображались парами, даже седовласые были парами, они, казалось, бросали вызов Герцу, когда он, медленно проходя мимо, пытался проникнуть в их немые миры. Такие свершения были не для него, ни сейчас, ни когда-либо. Он шел одиноким путем, знал, не будучи их частью, семьи, где его принимали. Но нельзя сказать, что он когда-нибудь активно искал их общества. Они казались ему похожими на экспонаты музеев, на экспозицию, которую можно рассматривать, ища объяснение загадкам прошлого и еще большей загадке настоящего. Он знал, что распорядился своей жизнью самым лучшим образом, что был работящим, преданным сыном, далеко не худшим мужем, но все же жизнь не принесла ему окончательного удовлетворения, и потому он вступил в старость с чувством, что все это ему еще нужно пройти, что он все еще сомневающийся юнец, ищущий себя в переживаниях, которые могли бы даровать ему чувство полноты жизни. Тогда бы он, не ропща, встретил свой конец, с сознанием того, что испытал все, чего бы стоило испытать, и нет нужды сожалеть о тех тропинках, какими он не пошел.

Его влекло теперь не банальное обаяние отдаленных мест, а спасение от мыслей, которые были слишком хорошо ему знакомы. Он видел себя на солнце в каком-нибудь городском саду, вроде того, где он коротал дни летом. Он даже рассматривал возможность остаться где-нибудь на неопределенный срок, поскольку знал, что никто по нему скучать не станет. Можно было бы периодически слать открытки Бернарду Саймондсу, Джози, миссис Беддингтон из магазина: «Отдыхаю на славу»; — чтобы сбить их со следа, а тем временем спланировать свой уход со сцены. От этой мысли, кроющейся за всеми остальными, ему стало страшно: ведь не к этому же он на самом деле стремится? Ведь можно же уехать в менее авантюрном смысле, не от жизни как таковой, а от обстоятельств, которые сейчас кажутся ему нагоняющими тоску? Существует же, в конце концов, простое удовольствие посидеть на солнце, почитать местную газету, пропустить стаканчик вина, и на удовольствия этого рода он, безусловно, имеет право. Его безделье больше его не угнетало, однако и не приносило того удовольствия, на которое он рассчитывал. И когда дни стали холоднее, а солнце лишь мельком проглядывало сквозь все увеличивающуюся облачность, он сказал себе, что не готов к темноте зимы, что ему необходимо немного простого животного тепла, чтобы подготовиться к долгим зимним месяцам.