Ещё раз: смерть – это рекапитулируемый опыт жизни в мировом пространстве, воплощение в пространство как в тело, воспроизводящее в ракоходе опыт земной жизни в теле как пространстве. Иначе: если рождение – это пространство, сужающееся до единичного человеческого тела, то смерть – это единичное человеческое тело, расширяющееся до мирового пространства. Соответственно: трудности смерти суть трудности новоселия; умерший, ставший миром, как бы выворачивается наизнанку в перевёрнутом соотношении «внешнего»
и «внутреннего». Его внешний мир – это его прижизненный внутренний мир, мир, который он нёс в себе как мир своих чувств, переживаний, мыслей, радостей, страданий. Этот мир окружает его теперь извне как уплотнённые до ландшафтов имагинации прожитого и пережитого, в которых сам он живёт теперь своей новой внутренней жизнью, совпадающей с внешним миром живых. До этой границы дотягивается наше представление, если, конечно, оно в состоянии ещё вообще дотягиваться до чего-либо: мир, в котором мы, пока живущие, живём, окружающий нас внешний мир природного и социального есть внутренний мир умерших. Говоря со всей внятностью и уже на грани понимания: МЫ ЖИВЁМ В УМЕРШИХ И СВЕРШАЕМСЯ ИХ СИЛОЙ.