Очерк французской политической поэзии XIX в.

…Когда, пройдя по лужам крови вброд,
Собрав трехдневный сейм под канонадой трона,
Париж вотировал падение Бурбона;
Когда, спасая край ценою гекатомб,
Сменили бой шаров баллотировкой бомб;
Когда посланцы шли со всех концов державы
На грозный Jeu de paume, на поле бранной славы,
Я штык мой предъявил как выборный мандат,
И встал за мой Провен как воин-депутат[20]

.

Моро сражался за республиканский строй, а к провозглашению Июльской монархии отнесся резко отрицательно, видя в ней лишь смену одного деспотизма другим. Не удивительно поэтому его появление на баррикадах левореспубликанского восстания в июне 1832 г[21].

Прекрасная песня Моро «5-е и 6-е июня 1832 года» объясняет причины этого восстания недовольством народа, обманутого исходом Июльской революции. «Народ, открыв наконец глаза, прошептал: «Мое дело предали. В Лувре, обагренном моей кровью, на моем голоде жиреет король. Мои босые ноги попирали золото, моя рука разбивала трон; мне ли протягивать ее за подаянием, когда я еще могу сражаться?»

И Моро воспевает доблестную жертвенную борьбу молодых революционеров-республиканцев. Париж не захотел поддержать их, а ведь они стремились возродить былую доблесть Франции, вернуть ей прежнюю славу освободительницы народов Европы:

… Они погибли, доказав,
Что можем в Дециев мы верить.
Свобода! Франция! Какой
Ждет нас расцвет, когда к границам
Республика, горя душой,
Всей лавой армий устремится!

Пер. Вс. Рождественского

Сохранив в этой песне беранжеровское понимание на рода как патриота, помышляющего прежде всего о славе Франции, о ее всеевропейских освободительных целях. Моро уже расходился со своим учителем, воспевая их революционную борьбу голодного и обманутого народа, которая должна была смести троп Луи Филиппа.

Песня Моро, оплакивавшая героев восстания, погиб игах кто в бою, кто на эшафоте, была издана в 1832 г. листовкой и немедленно конфискована. Но революционный лагерь настолько запомнил ее, что интонации и ход рефрена песни:

Они погибли все в бою.
Отчаянье владеет нами.
Найдем же смелость — скорбь свою
Излить в слезах пред палачами!

— были повторены не одним народным поэтом, оплакивавшим разгром июньского рабочего восстания 1848 г.

Реалистические и романтические тенденции у Моро постоянно переплетались. В его последующих сатирах и элегиях романтическое начало проявлялось со все большей силой, но в жанре песни он обычно следовал реалистическим традициям песенного мастерства Беранже. Вообще у большинства других политических поэтов, особенно у поэтов-рабочих, песня оставалась по преимуществу реалистической, и только у тех из них, кто был подвластен влияниям утопического социализма, она несла черты романтизма, проявившиеся в идеалистическом понимании предпосылок, надежд и целей общественной борьбы.

В песне «5-е и 6-е июня 1832 года» Моро давал чисто реалистическое объяснение причин восстания, и романтична была лишь его мечта о революционных французских армиях, которые принесут освобождение народам Европы. Но уже в следующем, 1833 г., издавая «Диогена», поэт начал все более поддаваться — в жанре сатиры — романтическим влияниям, хотя реализм его вовсе не угасал.

«Диоген» существенно отличался от «Немезиды». Моро вовсе не стремился, например, подробно разоблачать деятельность правительственных кругов, министерств и палат Июльской монархии. Общенациональная тема Беранже и Бартелеми все более вытеснялась у Моро темой невзгод, страданий и борьбы народных масс.

С торжественным подъемом, мажорно, увлеченно рассказывал Моро об Июльской революции и о своем участии в ней; мы уже цитировали эти строки. Но гораздо звучнее в «Диогене» тема разочарования в исходе революции, ибо, как пишет Моро, бойцы ее отдали свои молодые жизни лишь затем,

чтоб утвердить слова и свергнуть имена,

чтоб на фронтонах правительственных зданий лицемерно утвердились слова «Свобода — Равенство — Братство», а имя Карла X было заменено именем Луи Филиппа.

Эта замечательная, реалистически ясная формула ущербных результатов революции, разумеется, не ставит под сомнение целесообразность самой народной борьбы: народ, участвующий в революции, всегда восхищает поэта, который в позднейшей сатире «Жану-парижанину» изобразит его одновременно во всей неприглядности его нищеты, но и в эффектном облике смельчака-тореадора: