Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы

Каждая из указанных версий имеет право на существование, но полной и истинной картины прошедших событий, скорее всего, восстановить не удастся, как по причине отсутствия документальных источников, так и по причине противоречивого характера самой специальной деятельности. Но тот факт, что в доступных источниках не содержится сведений о деятельности Протце против СССР и его разведывательных служб («подстава» Вера – единственный известный эпизод), заставляет признать версию о его «честном» сотрудничестве с советской военной разведкой как вполне вероятную. При этом зондажные попытки Протце восстановить утраченную связь с советской разведкой (Скнар, Севрюк, Вер, Гесслинг) категорично интерпретировать как операцию по проникновению в его агентурную сеть нельзя.

В этой связи заслуживает внимания, на первый взгляд не имеющее отношения к выяснению «истинного» лица Протце, замечание бывшего руководящего работника внешнеполитической разведки СД Вильгельма Хеттля о рассуждениях в различении понятий «государственная измена» и «измена Родине», имевших хождения в среде германского офицерства. Так, характеризуя деятельность адмирала Канариса как главы германской военной разведки, он пишет: «…между понятиями “государственная измена” и “измена Родине” была большая разница. Под первым они (Канарис и офицеры) понимали заговоры и выступления против режима, включая действия против главы государства. Под вторым – передачу государственных секретов противнику. Большинство офицеров было готово пойти на “государственную измену” и лишь немногие – на “измену Родине”»[166].

Конечно, такие суждения были более характерны для периода активизации деятельности «генеральской оппозиции» нацистскому режиму с конца 1930-х годов. Но то, что сама постановка вопроса имеет отношение к адмиралу Канарису и его окружению, весьма симптоматично. Известна, например, активная антинацистская деятельность ближайшего сподвижника адмирала – генерала Остера и многих других кадровых сотрудников Абвера. Напомним, что Протце также входил в «ближний круг» адмирала. При этом, однако, необходимо учитывать, что «сотрудничество» последнего с советской разведкой относится к периоду начала 1930-х годов и в рамки антинацистской деятельности вряд ли укладывается.

Протце и дело Сосновского

Для изучения «профессионального почерка» Рихарда Протце уже в работе на Абвер, который может приблизить нас к пониманию возможных мотивов «сотрудничества» с советской военной разведкой, следует обратиться к другой истории, отражающей его деятельность, но уже на польском направлении.

Мы уже обращались к примерам, характеризующим практику обмена информацией между разведывательными службами и их отдельными представителями. Особенно широко обмен информацией практиковался между военными дипломатами. И это понятно, ведь они в своих действиях по сбору разведывательных сведений были ограничены деятельностью местных контрразведок, а Центр постоянно требовал все новых и новых сообщений по интересующим его проблемам. В таких условиях к Протце инициативно обратился сотрудник аппарата военного атташе Польши в Берлине поручик Юзеф Гриф-Чайковский, который, испытывая нажим со стороны своего руководства, предложил немцам снабжать его на «взаимовыгодной основе» разведывательной информацией, изначально зная, что она будет носить дезинформационный характер[167].

Фактически его обращение к офицеру Абвера означало, что он предложил свои услуги немецкой разведке в качестве агента-двойника. Принимая предложение Гриф-Чайковского, Протце ни секунды не сомневался в исходе дела. Он помнил поговорку «коготок увяз – всей птичке пропасть».

Но вначале Протце необходимо было удостовериться в истинных мотивах обращения Гриф-Чайковского. Это было важно сделать, поскольку, как профессионал, он понимал, что такая инициатива могла быть инспирирована польской разведкой для перепроверки ранее полученных сведений. Поэтому дальнейшая работа с Гриф-Чайковским требовала особой филигранности и осторожности.

На начальном этапе «взаимовыгодное сотрудничество», в рамках обмена информационными материалами, устраивало обе стороны. Гриф-Чайковский, получая от Протце сфабрикованные дезинформационные сообщения, в глазах своего руководства в Варшаве зарекомендовал себя положительно, как деятельный и инициативный офицер разведки. Протце, в свою очередь, «скармливая» дезинформацию в польский Центр, что само по себе было большим успехом, одновременно «приручал» Гриф-Чайковского в стремлении сделать из него «контролируемого агента».