Очерки бытия российского (СИ)

Затем наступило время рационализма - видения мира как часового механизма. На искусство стали смотреть как на источник удовольствий. Бэкон и Декарт признавали познавательную роль искусства, но на поэтов смотрели свысока. Чем больше философии удавалось усилить и упорядочить себя в соответствии с новыми научными методами, с помощью которых Т. Гоббс превращал все вещи в материю и движение, а Б. Спиноза сделал процесс духа автоматическим и механическим, тем больше она отвергала красочность образного мышления. Великий математик и мыслитель Г. Лейбниц в частном письме писал, что он сожалел о случившемся пожаре, погубившем много полотен талантливых художников, но "все же склонен согласиться с русским царем, сказавшим ему, что он больше восхищается некоторыми хорошими машинами, чем собранием прекрасных картин, которые ему показали в королевском дворце". Так "эпоху веры, основанной на разуме, стала сменять эпоха разума, основанного на вере". (Уайтхед).

Двадцатый век оказался веком познания "молекулярной физики" социальной природы людей, глубинных подробностей бытия. С легкой руки Ж. Ж. Руссо люди стали раскрывать себя, как никогда до того. Все о себе. Обнажение того, что раньше было тайным и запретным, стало модным. Одним из первых сделал это Стринберг в 1893 году в своем романе "Исповедь глупца". XX век в известной мере шел по этому пути (Стринберга-Жида-Фрейда) и говорил о себе то, о чем молчали их отцы и деды. "Загадок природы людей, в сущности, оставалось всё меньше и меньше. Отгадки на них даны. Литература и поэзия стали превращать загадки в уравнения: каждый может сам их решить, если научится думать. И всякое уравнение может получить разрешение" (Н.Берберова. "Курсив мой", 1972).

Чтобы научить людей решать эти уравнения возникла наука социология. А. Белый не разделял в этом оптимизма социологов. В большинстве своём социология "предлагает фантастические псевдообъяснения, пусть и блестящие, но оказавшие дурную услугу: ныне они наготове у любого для объяснений симптомов социальных феноменов," - писал Л. Витгенштейн. Единственный результат: всё то, что ранее считалось предосудительным, стало делаться открыто и даже демонстративно. Но пользы от этого до сих пор не наблюдается. Стринберг рассказал в "Исповеди глупца", как первая жена ушла от него и почему она ушла. Вся его глубоко личная драма отражена в этой книге. Потом он женился во второй раз и взял со своей новой жены слово, что она никогда не прочтет его "Исповедь". Она не сдержала слово, прочла книгу и, забрав с собой детей, покинула его. Тогда он женился в третий раз и опять заставил жену поклясться, что она этой книги не прочтет. Она сдержала данное слово. Но через шесть лет жизни со Стринбергом, так и не прочитав "Исповеди", его покинула, забрав детей. Эти женщины, судя по всему, с социологией знакомы не были, тем не менее читавшие его исповедь, как и её не читавшие, поступили единообразно. Но самый главный вывод: автор этой книги сам не извлек для себя полезных советов, как составлять эти уравнения и как решать созданные им самим, чтобы нормализовать свою жизнь. Судя по мнениям психологов, Стринберг никаких уравнений искать не намеревался. Его исповедь всего лишь попытка испытать наслаждения от расчесывания невротических ран своей личности. Называется это "интеллектуальным мазохизмом".

"Подлинная страсть двадцатого века - проникновение в Реальную Вещь, в конечном счете, в разрушительную Пустоту сквозь паутину видимости, составляющую нашу реальность" - так определил XXый век С. Жижек. Просвещенческий разум был просто "одержим страстью к копанию. Его исследовательский бур не знал усталости; постоянно углублялся во все новые и новые пласты реальности, выдавая на-гора все более глубокие истинные сущности, - этакая эссенциалистская матрёшка. Глубина приравнивалась к подлинности, даже к какому-то совершенству. Тем самым объяснительные и иные возможности феноменологического разнообразия мира принижались, недооценивались, а порой и сознательно игнорировались. У бесконечного погружения в глубину было, пожалуй, всего одно ограничение - трансценденция, т.е. нечто такое, что всегда оставалось за пределами разума, его познания, что не поддавалось переводу (во всяком случае полному) в познавательные образы, в знание. В гносеологической области такой трансценденцией был объект (его неисчерпаемость), в моральной - Бог и т.д." [70]. В результате, эпоху малых обманов и высоких истин сменила эпоха виртуального восприятия происходящего, став эпохой низких истин и больших обманов. "Истины не ходят тьмами. Только- обманы". (М. Цветаева).

В 30-ых годах прошлого столетия испанский философ Ортега-и-Гассет заметил, что "посредственный ум настолько осмелел, что считает себя вправе навязывать свою посредственность всем как образ единого мышления". Наступило время, когда "никто никого не признавал. Это было признаком хорошего литературного тона. Как и теперь, впрочем" (В. Катаев).