Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

Добужинский был потрясен известием о смерти Чюрлениса. «Умер Чюрлёнис, – писал он Бенуа. – Никаких подробностей не знаю, получил только краткую телеграмму от его жены из Вильно. Решили с Рерихом возложить от „Мира Иск[усства]“ венок, я снесся с моими родными, и мой отец сам отвез венок на кладбище. Сегодня же послал бедной его вдове телеграмму. Кроме наших, Рер[иха], Браза и моей подписи, и твою поместил, зная, как ты ценил его. Написал приблизительно, что „М[ир] И[скусства]“, бесконечно опечаленный безвременной смертью гениально одаренного художника, шлет ей сочувствие и считает долгом устроить посмертную выставку. Это последнее надо сделать непременно. Меня эта неожиданность очень расстроила. Смерть, впрочем, часто как-то что-то „утверждает“… Все эти грезы о нездешнем становятся страшно значительными… По-моему, много общего у Чюрлёниса с Врубелем – то же видение иных миров и почти одинаковый конец, и тот и другой одиноки в искусстве».

Посмертная выставка Чюрлёниса открылась в 1911 году в Москве и Вильнюсе, а в 1912 году – в Петербурге. Добужинский принял деятельное участие в ее организации.

Афиша Малого зала Петербургской консерватории сообщала, что «в воскресенье, 15-го апреля 1912 года, состоится музыкально-художественное утро, посвященное памяти художника-композитора Н. К. Чурляниса, в котором примут участие Вячеслав Иванов, С. Маковский, пианисты, певцы и певицы, хор и симфонический оркестр. В зале и фойе будут выставлены произведения покойного». На выставке было представлено 102 работы[293].

В своем очерке о гениальном художнике-музыканте мы показывали, как он переводил зрительные образы в звуки, как в своих картинах воплощал те видения, которые возникали у него от услышанных звуков. Но это он сам! А ведь есть другие художники, которые, владея другим даром, могут передать по-своему то, что этот мастер вложил в их душу!

Вот что, спустя много лет, рассказал друг Чюрлёнисов Влодзимеж Моравский, как передала Ядвига Чюрлёните: «Это было, кажется, в 1919–1920 годах. Оба брата Моравские – Евгений и Влодзимеж – жили тогда в Париже… В числе друзей Евгения была и Айседора Дункан и ее друг пианист Вальтер Румель, а также выдающийся скульптор Бурдель, – учитель Евгения. Впервые навестив с Румелем Евгения, Айседора попросила его сыграть…

Взгляд Дункан, слушавшей музыку, беспокойно блуждал, словно искал чего-то. Вдруг он остановился на картине [это была копия картины Чюрлёниса, которую сделал для друга сам автор]… Когда друзья кончили играть, она, подбежав к Евгению, воскликнула: „Кто он? Где он, этот человек, создавший эту замечательную картину?“. Узнав, что этого человека давно уже нет в живых, она очень расстроилась. Затем воцарилась долгая тишина. Наконец Айседора произнесла: „Я его найду“, – и попросила Румеля сыграть сонату Шопена с траурным маршем. В этот вечер она танцевала удивительно – импровизировала эту сонату…

Кончив танцевать, Айседора… вскоре ушла домой. Евгений, помолчав, сказал: „А она все же, наверное, «нашла» то, что хотела найти“».

«Однажды летом брат привез из Варшавы стопку фотографий на редкость красивой молодой женщины, – вспоминала Ядвига Чюрлёнене. – Брат рассказывал, что приезд Дункан в Варшаву потряс всю музыкальную общественность… Дункан танцевала сюиту Баха и траурный марш Шопена. Это было нечто новое!..»

В своих воспоминаниях Мстислав Добужинский писал о том, что Чюрлёнис много играл с его женой в четыре руки, и очень часто Шестую Патетическую симфонию Чайковского, которую очень любил.

А вот продолжение воспоминаний Ядвиги Чюрлёните об Айседоре Дункан: «В 1924 году… в Берлине, мне довелось самой увидеть эту… удивительную художницу… В первый вечер она танцевала Шестую Патетическую симфонию Чайковского… Я помню: Дункан… кончив танцевать… вышла поблагодарить за аплодисменты. Но вместо обычных банальных реверансов, она встала посредине эстрады, вытянула обе руки вперед и стояла так, немного наклонив голову набок, до тех пор, пока шум не затих. Ее длинная, до пола, темно-фиолетовая туника, серьезность и вытянутые руки что-то напоминали мне…

А напоминало мне все это картину Чюрлёниса „Жертва“»[294].