Очерки истории европейской культуры нового времени

Композитор Павел Сосновский покидает Италию, где свободно творил, и возвращается в Россию, чтобы там вновь оказаться в неволе, спиться и покончить с собой. «Зачем же он вернулся в Россию, в эту страну рабов?» – не понимает Евгения. «Мне страшно, – отвечает ей в письме из прошлого века Сосновский. – Мой страх – не фантазии, а реальность. Я бы попытался не возвращаться в Россию, но это убьет меня. Я не смогу жить не там, не смогу никогда не видеть край, где я родился, где прошло мое детство». Оказавшись в эмиграции, Тарковский как-то сказал: «Я очень люблю свою страну, совершенно не представляю, как можно долго жить вне ее».

Мы знаем, что герои Тарковского – люди с Божьей отметиной, одержимые какой-то высшей идеей. Таковы и герои «Ностальгии» – Андрей Гончаров и Доменико, городской сумасшедший, в прошлом ученый, доктор каких-то наук. Доменико одинок, жизнь пугает его, но он искренне убежден, что исправить ее – в силах человеческих. Не следует только жить лишь «pro domo sua», нельзя размениваться по мелочам и… «не надо учиться курить». Делать нужно только самое важное. Обыватели считают Доменико безумцем. Андрею же кажется, что он ближе всех к Истине. В прошлом, стараясь защитить своих близких от грехов мира, Доменико семь лет держал семью взаперти. Когда их наконец освободили из заточения, жена Доменико из благодарности целует сапоги полицейским, а ее маленький сын, поразившись огромности мира, решил, что наступил конец света. Попытка очищения от скверны ограничением свободы закончилась неудачей. Андрей Тарковский знает, что нельзя насилием заставить людей идти к Истине. Нельзя увидеть нужную дорогу, закрывшись от мира шорами. Нет Истины в монастыре, не найти ее, слепо следуя за пастырем или вождем. Путь может найти лишь человек свободный.

В церковь, как замечает герой «Ностальгии», приходят только женщины. Они все еще уповают на Божью милость – чаще всего просят материнства для себя, защиты для своих детей. За эту милость они готовы платить бесконечным терпением и бесконечной же покорностью судьбе. Вера дает им надежду. В «Ностальгии» из распахнутого на груди платья на статуе мадонны вылетает множество маленьких птиц, устремляясь в небо. Люди ищут в церкви защиту, надежду, а не Истину.

Как же все-таки смириться с жизнью среди нечистого? Как убедить людей в необходимости очищения? Безумец Доменико говорил на площади в Риме о том, что нужно вернуться к истокам, к важнейшим принципам жизни – простоте и единству с природой, на ту дорогу, с которой человечество свернуло на ложный путь. Когда такое произошло? Понять это можно, лишь восстановив память поколений – от сына к отцу, от деда к прадеду…

«Прошлое, на мой взгляд, важнее будущего, – говорил в одном из интервью Андрей Тарковский. – Гарантия будущего – наша память». Память – доказательство того, что люди существуют во времени. Но память еще и средство борьбы «со смертоносной властью времени во имя вечности», – как писал Бердяев. «Память – величайшее проявление духа вечности в нашей временной действительности. Она поддерживает историческую связь времен», – утверждал русский философ.

В древности пророков побивали камнями, потому что они смущали людей, мешали им поклоняться идолам. Сегодня никто ни во что не верит. Страстную речь Доменико о грядущей катастрофе равнодушно слушают случайные люди (у многих из них лица с печатью глупости, порока или болезни). Доменико сжигает себя, но на его мученическую смерть реагирует только оказавшийся у подножья памятника дурачок. Все это похоже на балаган, хотя над площадью висит транспарант «Non siamo matti, siamo seri!» («Мы не дурачимся, мы всерьез!»).

Поэт Андрей Горчаков пребывает в полулетаргическом состоянии. Он почти физически ощущает греховность и в силу этого конечность земной жизни. Острое чувство неповторимости всего живого не позволяет ему примириться с неизбежностью смерти. Дыхание смерти все время присутствует в «Ностальгии». Причитания в начале и в конце фильма. Белокрылый ангел, ожидающий душу оплакиваемого близкими покойника.

Ангел больничный за ширмой

Светит одеждой туманной:

– Я за больной.

– За которой?

– Я за детдомовской Анной.

Смерть Доменико. Смерть Андрея. Неприятие смерти для Андрея Горчакова (и Андрея Тарковского) означает и неприятие жизни, человеческой истории, которая в итоге оказывается историей сведения взаимных счетов, чаще всего бессмысленных и маловажных, а вовсе не путем преодоления зла.

Духовный максимализм – божья отметина и, одновременно, болезнь Андрея: