Европейские социалисты отказались от марксизма и начали отходить даже от кейнсианства, то есть от слишком энергичного вмешательства государства в рыночные отношения. В своих программных документах социал-демократические партии четко отмежевались от коммунизма и вообще от каких-либо мировоззренческих установок, признали прогрессивный характер рыночной экономики и отныне стремились не к ликвидации капиталистической системы (даже путем реформ), а к установлению определенного уровня социального равновесия в пределах прежней системы. Правоцентристские партии, с другой стороны, включили в свои программы социальные требования, и теперь левый и правый центр сблизились настолько, что непрофессионалам трудно было порой заметить существенную разницу платформ тех и других. В новой ситуации представителям партий крупного капитала и левоцентристским партиям несложно было договариваться между собой по многим принципиально важным вопросам. Так стала складываться система стандартов, которую эти политические силы при поддержке крупного капитала смогли достаточно быстро навязать большей части западного общества.
В это время могло показаться, что радикальные перемены больше никому не нужны и что теперь к ним стремятся лишь две категории европейцев. Интеллектуальная и гуманитарная элита со своими макронарративами, высоко ценящая, к тому же, автономию личности, и маргиналы, почему-либо вытолкнутые обществом в аут и, соответственно, оказавшиеся за пределами тотальной стандартизации. Думаю, те, кто так считал, правы не во всем, но то, что гуманитарии были раздражены готовностью общества продать духовные ценности за материальные блага, очевидно. Веру в советский социализм интеллигенция утратила, западным социал-демократам, откровенно обслуживавшим интересы капитала и укреплявшим своей деятельностью буржуазное, в основе своей, государство, больше не доверяла. Сама же она ничего нового и конструктивного предложить обществу не могла.
Критически относясь к политике СССР, независимые от московского влияния «леваки» не принимали и политику правителей своих государств, особенно их проамериканский курс. Они решительно выступили против стремительной гонки атомных и обычных вооружений, приняли активное участие в кампаниях развернувшейся по всей Западной Европе борьбы за мир. В пятидесятые годы в пацифистском движении тесно сотрудничали друг с другом верующие разных конфессий и атеисты, просоветские коммунисты, социалисты, троцкисты и анархисты. Однако сколько-нибудь серьезно повлиять на позицию западных правительств это движение тогда так и не смогло – гонка вооружений продолжалась. А в шестидесятые годы, когда вроде бы стал реальностью детант, США начали бомбить Вьетнам.
Вьетнамская война стала мощным катализатором роста левых настроений среди молодежи. Если в 1961 году (то есть до этой войны) лишь 9 % западноевропейских студентов, по данным Юргена Хабермаса, могли быть причислены к противникам буржуазного образа жизни, то пять – шесть лет спустя число «леваков» в студенческой среде увеличилось в несколько раз. Новое поколение интеллигенции больше не верило в мирную трансформацию западного общества. Теперь левую молодежь волновали не столько конкретные проблемы борьбы за мир, сколько сам факт, что человек в капиталистическом обществе в принципе не может никак влиять на принимаемые якобы от его имени политические и экономические решения. Молодые интеллигенты заговорили о необходимости радикальной смены всей существующей на Западе социальной системы.
Если эту систему нельзя реформировать, значит ее надо разрушить, считали они. Или, как минимум, перестать соблюдать установленные ею правила. Жить по стандартам «общества потребления» [9] скучно и стыдно. Негативистские по отношению к существующей системе настроения породили
Идеология Великого Отказа