Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558—1561 гг.

Так и случилось – уже 1 марта Фюрстенберг отписал Шигалею, чтобы тот «царю и государю печаловал, чтобы пожаловал, опасную грамоту дал и велел послом к собе бытии бити челом за свои вины и дань привести»[102]. Естественно, что Иван Грозный, довольный реакцией магистра на совершенное ратью Глинского и Шигалея «вразумление», дал грамоту и свое согласие. 13 марта в Вольмаре открылся ливонский ландтаг. Главный вопрос, который обсуждали съехавшиеся на него депутаты от ордена и ливонских городов, заключался в том, что делать в сложившейся ситуации. Фюрстенберг ратовал за войну с московитами, доказывая собравшимся, что, только успешно отразив вторжение русских, можно рассчитывать на удовлетворительные условия мира с Москвой. Однако рижские, дерптские и ревельские депутаты ландтага не разделяли воинственных настроений магистра. По их мнению, война, исход которой вовсе не определен (дерптцы указывали на пример Густава Васы, который был разбит русскими, хотя он, несомненно, был сильнее, чем вся Ливонская конфедерация), обойдется Ливонии слишком дорого. Потому, полагали добропорядочные бюргеры, лучше откупиться от Москвы, заплатив требуемую Иваном сумму (поторговавшись для приличия относительно ее размера – а вдруг удастся снизить размеры выплат?). В конце концов собравшиеся порешили на том, что московиту нужно заплатить 60 тыс. талеров и отправить новое посольство. Надо полагать, что процесс принятия ландтагом решения был серьезно ускорен новым вторжением русских войск «с Ызборьска… да с Вышегорода… да с Красного городка» под началом князя Г.И. Темкина-Ростовского со товарищи и примерно с 600 или несколько больше всадниками. 19 марта царские воеводы перешли границу и в течение четырех дней опустошали владения ордена и рижского архиепископа, разгромив попутно небольшой орденский отряд.

Пока на ландтаге добрые немцы судили и рядили, что им ответить на требования московита, пока собирали по разнарядке деньги на выплату пресловутой «юрьевской дани», пока снаряжали в путь-дорогу посольство, события развивались своим чередом, и совсем не так, как рассчитывали ливонские ландсгерры и бюргеры. Когда посольство прибыло в Москву, было уже слишком поздно – ситуация коренным образом переменилась, и от имени царя послам было заявлено, что-де «верити у них нечему: на чом правду дают, в том в всем лжут», почему ежели «похочет маистр, и он бы был сам, да и бискуп, сами за свои вины били челом и дань положили на всю свою землю…»[103].

2. Переломный момент войны: «Взятье нарвское Ливонские земли…»

Что же произошло, почему Иван отказался вести переговоры с ливонскими послами дальше и почему Б. Рюссов восклицал потом, что-де «тогда ливонцы начали жалеть, что так долго промедлили с деньгами. Но тогда уже нечего было делать»? А поворот этот был связан с событиями, разыгравшимися весной 1558 г. вокруг Нарвы – орденского города и замка на берегу Наровы, напротив возведенной Иваном III крепости Ивангорода.

Заложенный датчанами в XIII в. и проданный ими спустя сто лет ордену, город и замок Нарва была его форпостом на границе сперва с Новгородской землей, а потом и с Русским государством. Его пограничное положение диктовало и особое отношение к Нарве с обеих сторон – как-никак, но город являлся своеобразными воротами, обладание которыми открывало дорогу на Ревель и на Дерпт, не считая того, что хозяин Нарвы контролировал и водный маршрут по реке Нарове, недалеко от места впадения которой в Финский залив и находился сам город.

Пограничное положение Нарвы обуславливало и ее уязвимость – от русской крепости Ивангород ее отделяло всего лишь несколько сот метров, а броды на Нарове выше по течению от города позволяли русским легко форсировать реку и, переправившись на ее западный берег, атаковать нарвские земли. Поэтому вполне естественно, что кризис в отношениях между Ливонской конфедерацией и Москвой, четко обозначившийся к концу 1557 г., не мог не отразиться и на ситуации, складывавшейся вокруг Нарвы. Недружелюбная политика властей конфедерации по отношению к Москве, серьезно задевавшая ее, Москвы, торговые и иные интересы в регионе, сперва привела к тому, что Иван IV и Боярская дума в апреле 1557 г. приняли решение «на Нерове, ниже Иваня города на устье на морском город поставити для корабленого пристанища», одновременно приказав, чтобы «в Новегороде, и во Пскове и на Иване городе, чтобы нихто в Немцы не ездил ни с каким товаром»[104]. Разрядная книга уточнила потом эти сведения – город и пристань ставились в десяти верстах от Ивангорода «на море для бусного приходу заморских людей»[105]. В июле того же года работы были завершены. Опыт быстрого возведения крепостей у русских был накоплен к тому времени немалый[106], да и руководил постройкой новой государевой крепости и «пристанища корабленого» дьяк Иван Выродков – тот самый, который несколькими годами ранее возводил Свияжск на ближних подступах к Казани.