Очерки из будущего

– В этой гипотезе огромные красноватые пространства были бы обширными засушливыми или пустынными равнинами, пятна, которые считались озерами, должны быть зелеными зонами, настоящими оазисами, которые образуются, как показывает изменение их цвета и размера, в месте слияния нескольких каналов.

– Но тогда, – воскликнул я, – марсиане, способные построить такую огромную систему ирригации, обладают неизвестными нам средствами воздействия на природу. Их наука более развита, чем наша, и ничто не мешает…

– Не спешите с выводами, – улыбаясь, сказал Газен. Это всего лишь гипотеза – очень гениальная, я признаю, – но, короче говоря, гипотеза… Природные условия на поверхности Марса заметно отличаются от наших, и те явления, которые там наблюдаются, не могут быть объяснены нашими земными представлениями. Давайте выдвигать предположения, давайте попытаемся их проверить, но не будем ничего утверждать.

Пока он говорил, мой разум, вопреки себе, был взбудоражен привлекательной гипотезой Лоуэлла, я снова занял свое место у телескопа.

Было ли это иллюзией моего воображения? Была ли это реальность? Мое внимание внезапно привлекла чрезвычайно яркая точка света, появившаяся на темной стороне терминатора к югу от экватора.

– О! – невольно воскликнул я. – Вот и свет!

– Что? – ответил Газен удивленным тоном со смесью сомнения. Вы совершенно уверены?

– Да, уверен. На одной из красноватых частей есть отчетливый свет.

– Дай мне посмотреть! – сказал он энергично.

Я уступил ему дорогу.

– Это правда, – сказал он после минутного наблюдения. – Я полагаю, что до сих пор этот свет был скрыт от нас облаком.

Мы продолжали молча и поочередно наблюдать за странным светом.

– Это не может быть тот свет, который видел Джавель, – сказал наконец Газен. – Он находился в той части, которая называется Эллада.

– Для подачи сигналов, – пробормотал я, возвращаясь к своей неизменной идее, – марсиане, вероятно, используют целую систему огней. Раз у них есть сеть каналов, то нет причин, почему бы им не иметь телеграфную сеть, чтобы объединить свои попытки в разных точках планеты.

Профессор вернулся к окуляру, и я с большим интересом ждал результатов его наблюдений.

– Она настолько стабильна, насколько это возможно, – сказал он.

– Эта стабильность настораживает, – ответил я. – Если бы она была переменной, это можно было бы принять за сигнал.

– Но ничто не указывает на то, что этот сигнал обязательно предназначен для жителей Земли, – с насмешливой серьезностью сказал Газен. – Это может быть плавучий маяк или ночное сообщение об осенних маневрах марсиан, которые, несомненно, очень воинственны.

– А если серьезно, что вы думаете об этом?

– Признаюсь, для меня это загадка, – ответил он, глубоко задумавшись.

Затем вдруг, словно пораженный внезапной мыслью, он добавил:

– Я был бы удивлен, если бы спектроскоп не помог нам разобраться в этом вопросе.

Пока он готовил этот прибор, я вернулся к телескопу и снова наблюдал загадочный свет, видимый почти в центре диска.

Газен присоединил к телескопу великолепный спектроскоп, который он использовал в своих исследованиях туманностей, и возобновил свои наблюдения.

– Воистину, это самое замечательное, что я когда-либо видел за свою долгую карьеру спектроскописта, – воскликнул он, покидая свое место и направляясь ко мне.

– Что это? – спросил я, глядя назад в спектроскоп, где на черном фоне виднелось несколько слабых цветовых линий цветного.

– Вы знаете, что мы можем определить природу вещества в накаленном состоянии, разложив свет от него на призме спектроскопа. Так вот, те яркие, по-разному окрашенные линии, которые вы видите, – это спектр светящегося газа.

– Надо же! А это дает вам хоть какую-то подсказку о происхождении света, который мы видим?

– Он может быть электрическим – например, северным сиянием. Это может быть извержение вулкана или огненное озеро, как кратер Киланефа, знаменитого вулкана на Сандвичевых островах. По правде говоря, я не знаю. Давайте посмотрим, смогу ли я определить яркие линии в спектре.

Я передал ему спектроскоп, и когда он внимательно посмотрел, то воскликнул:

– Боже мой! Это необыкновенно! Спектр изменился. Эврика! Теперь я его узнаю. Это спектр таллия. Я бы узнал эту великолепную зеленую линию где угодно.

– Таллий! – воскликнул я, пораженный в свою очередь.

– Да, – ответил Газен с восторгом. – Запишите это наблюдение, а также время. Вы найдете блокнот на моем столе.

Я сделал, как он просил, и стал ждать его новых наблюдений. Тишина была настолько глубока, что я мог слышать тиканье своих часов, которые лежали передо мной на столе. Через несколько минут профессор крикнул:

– Он снова изменился – сделайте еще одну запись.

– Что это теперь?

– Натрий. Эти две желтые полоски невозможно перепутать ни с какими другими.

Воцарилась глубокая тишина, как и прежде.

– Новое изменение! – вскричал взволнованный профессор. – Теперь я вижу двойную синюю линию. Я думаю, что это иридий.

Затем последовала еще одна долгая пауза.

– Их место заняли красная и желтая линии. Это литий… Смотрите! Все снова стало черным!

– Что происходит?

– Все исчезло.