Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Я, должен сознаться, совершенно растерялся и спросил: «Ваше Высокопревосходительство, откуда же у вас эти деньги? Ведь вы сами мне говорили, что у вас нет никаких средств?» – «Да, у меня и не было никаких средств, но случай помог. Может быть, вы помните, у меня в гостиной висела очень старинная и очень красивая люстра. Досталась она мне очень давно, заплатил я за нее какие-то пустяки и совершенно не знал ее настоящей ценности. На эту люстру обратил внимание Утин и, зная мои финансовые затруднения, предложил ее продать любителю старинных вещей. Я согласился. Утину удалось продать ее за 75 000 рублей, и он мне передал эти деньги. Затем дней через десять после этого Утин зашел ко мне и предложил мне все эти 75 000 рублей пустить на покупку бумаг, которые, по его словам, в самом ближайшем будущем должны очень сильно подняться в своей цене. Утин не ошибся, и теперь эти бумаги стоят 700 000 рублей».

Возможно, конечно, что все это верно. Но невольно напрашивается вопрос: не получил ли какой-либо посредник выгоду каким-либо иным путем? Особенно вспоминая историю со станками.

Мне представляется, и я в этом даже совершенно убежден, что Сухомлинов никаких прямых взяток не брал, но. по легкомыслию и по не особенно стойким своим моральным качествам мог идти на сомнительные дела, которые по Уголовному кодексу не являлись преступными.

Вспоминая сухомлиновское дело и отрицая какое-либо предательство, необходимо отметить, что Сухомлинов отличался очень серьезным недостатком (особенно для военного министра), а именно «недержанием языка». Он не мог что-либо сохранять в секрете; он должен был поделиться этим секретом с одним, а то и с несколькими лицами. Я знаю несколько случаев, когда Сухомлинов в гостиной, в присутствии совершенно посторонних лиц, рассказывал, безусловно, секретные вещи; я знаю, что он не имел никаких секретов от своей жены. При этих условиях вполне возможно, что проникавшие в различные гостиные шпионы или их агенты могли иногда услышать непосредственно от Сухомлинова или от других, слышавших это от Сухомлинова, какие-либо данные секретного характера.

Генерал Головин во всех своих статьях и книгах ругательски ругает Сухомлинова, выставляя его просто глупым, легкомысленным самодуром. Это, конечно, не верно. Что Сухомлинов был легкомыслен, это верно, но все же нельзя говорить, что за время пребывания Сухомлинова военным министром кроме вреда ничего не делалось. Делалось много, и работа велась большая, но много, конечно, было недочетов.

Сухомлинову прежде всего ставят в вину, что, как выяснила война, снабжение нашей армии было плохое и определился страшный недостаток боевых запасов, что Сухомлинов не предвидел потребности армии во время войны.

Но спрашивается: кто же правильно предвидел? Лучше всех оказались снабжены немцы, но и у них периодически чувствовался недостаток боевых припасов. Исправили они недочеты вследствие мощности своей промышленности. У французов было вначале совсем плохо. Исправлены были недочеты отчасти также сильно развитой своей промышленностью и заказами в Англии и в Америке. Хуже всех оказалось наше положение при крайне слабом развитии нашей отечественной промышленности. Получать же нам заказы из-за границы (только через Архангельск, а потом и через Владивосток) было чрезвычайно длительно и трудно. Во всем этом нельзя всю вину валить на Сухомлинова.

В бытность Мышлаевского начальником Генерального штаба у меня никогда не было с ним каких-либо недоразумений. Понимали мы друг друга с полуслова, и работа шла вполне успешно. При Гернгроссе мы (начальники отделов) были, в сущности говоря, предоставлены самим себе. Хотя все шло гладко, но, конечно, при отсутствии руководства сверху все пошло, по сравнению с периодом Мышлаевского, замедленным темпом.

При Жилинском было хуже всего. Руководства с его стороны, в сущности говоря, не было, но при его властности и глубоком бюрократизме он лишал своих ближайших сотрудников инициативы, требовал докладов себе по самым пустым вопросам и, часто задерживая решения, тормозил и мертвил работу. Я его не любил. Крупных столкновений у меня с ним не было, но я постоянно чувствовал какое-то недоверие и не всегда приязненное отношение. Я не составлял исключения: так себя чувствовали все его ближайшие сотрудники.

Накануне рассмотрения в Государственной думе нового Устава о воинской повинности, в Комиссии обороны Государственной думы мне было заявлено ее председателем, что центральные партии (октябристы и кадеты, октябристы – по настоянию кадет) договорились о том, что никаких принципиальных возражений по Уставу не будет, если военное ведомство согласится несколько расширить льготы по семейному положению. Ответ требовался к 10 часам утра следующего дня.