Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Из Думы я еду к Жилинскому; было начало 9-го часа вечера. От секретаря узнаю, что Жилинский сел обедать и отдал приказание никого и ни по какому случаю во время обеда не принимать. Я, поручив секретарю доложить Жилинскому, сейчас же после окончания обеда, что мне нужно его видеть по крайне срочному делу и что я приду в 9 часов вечера, пошел домой. В 9 часов вечера я был в служебном кабинете Жилинского. Секретарь мне сказал, что он все порученное доложил начальнику Генерального штаба, но что Жилинский сказал, что у него нет времени меня сегодня принять и что ему надо ехать в город.

Взбешенный, я тут же написал Жилинскому письмо с подробным изложением дела и просил его, независимо от часа его возвращения, протелефонировать мне или прислать за мной секретаря. Секретарю я сказал, чтобы он ждал Жилинского и передал ему мое письмо, когда вернется начальник Генерального штаба.

В первом часу ночи пришел ко мне секретарь Жилинского, сказал, что передал начальнику Генерального штаба письмо, но что последний сказал: «Спешного нет ничего; идите спать». Утром в 8 часов я звоню по телефону Жилинскому. Узнав мой голос, он спросил, что мне нужно и что это за дело, из-за которого я так настойчиво хотел его видеть в неурочное время. Я на это говорю: «Ваше Высокопревосходительство, я все изложил в письме, которое было вам вчера передано вашим секретарем». – «Я вашего письма еще не читал». – «Так я прошу вас прочитать; я сейчас буду у вас».

Иду к Жилинскому. Встречает он меня несколько смущенный и говорит: «Как же нам быть? У меня нет возражений, и я готов дать согласие, но ведь надо получить утверждение от военного министра». Я тогда попросил разрешение проехать мне самому к военному министру. Жилинский согласился. Сухомлинов дал согласие, и к 10 часам утра я привез его ответ в Государственную думу.

Этот случай очень характерен и показывает, как Жилинский относился к делу: вне служебных часов он хотел жить исключительно для себя и ненавидел, если его беспокоили.

Произошло это весной 1912 года, когда я провел по Мобилизационному отделу все вопросы, которые были мною намечены и в свое время одобрены Мышлаевским. Служить с Жилинским было для меня неприятно. В это время я получил предложение от начальника Канцелярии Военного министерства, Николая Александровича Данилова, принять должность помощника начальника Канцелярии Военного министерства вместо Янушкевича, назначенного начальником Академии Генерального штаба (Военной академии). Я согласился и «сбежал» от Жилинского. Правда, были и иные причины для перемены мною службы (о них я скажу дальше), но если бы начальником Генерального штаба был крупный человек, вроде Мышлаевского, я, вероятно, еще остался бы на посту начальника Мобилизационного отдела.

Теперь несколько слов о других старших начальниках.

Про Поливанова я уже говорил. Вначале мое с ним соприкосновение вызвало между нами довольно серьезные трения. Поливанов был прекрасным и знающим работником, но я, по должности начальника Мобилизационного отдела (обязанного иметь все данные о состоянии неприкосновенных запасов армии и их пополнении), был с ним не согласен по вопросу о пополнении этих запасов и отпуске на это нужных кредитов. Поливанов считал, что существует план снабжения армии, который им якобы и проводился. Я же считал, что, в сущности, никакого плана нет; что ежегодные ассигнования кредитов распределяются по сметам главных довольствующих управлений без разделения на главные и на второстепенные нужды. Я считал, что надо прежде всего определить, без чего армия не может воевать и что должно быть сделано и заготовлено в первую очередь. Я считал, например, что без боевых припасов армия не готова к войне, а недостаток защитного цвета штанов или казенного обоза может быть заменен черными штанами мирного времени и обывательскими повозками и т. д.

Я подал по этому поводу доклад начальнику Генерального штаба, а последний доложил Сухомлинову, который со мной согласился и потребовал объяснения от Поливанова и начальников главных управлений. Поднялась буча, мною описанная в моих воспоминаниях. Когда выяснилось, что я прав, Поливанов резко изменил ко мне свое отношение, и впоследствии у меня с ним не было никаких недоразумений. Когда он был назначен военным министром, он предложил мне быть его помощником.

С Вернандером у меня отношения были вполне сносные; он мне доверял и всегда соглашался с моими докладами. Как помощник военного министра он был вообще слаб, но, как умный человек, не претендовал на руководство и не мешал делу. Вред, конечно, был тот, что начальники главных управлений им не объединялись и по-ливановского руководства работой не было и все пошло более медленным темпом. Вред Вернандера на посту помощника военного министра выявился во время войны, когда потребовалось проявить ему должную энергию и знания как лицу, объединяющему все довольствие армии. Он же оказался слабым и для этого бессильным.