Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Рано утром я с Зконопниц-Грабовским и несколькими мужиками (помнится, тремя), взявшими с собой собак-ласок, на лыжах двинулись в путь. Предстояло пройти около восьми верст. Снег был рыхлый, без наста, и идти было довольно трудно. Я, что называется, упарился. Сначала снял полушубок, а затем и вязаную куртку, оставшись в одной замшевой куртке. Мороз был градусов 5, но пот катил с меня градом.

Наконец, наш проводник нас остановил, сказав, что до берлоги остается шагов 200. Он предложил нам отдохнуть и покурить. Просидели минут двадцать на стволе лежавшего на земле дерева, и, условившись о подробностях дальнейших действий, мы пошли к берлоге. Я стал шагах в 25 от берлоги с одной стороны, а Зконопниц-Грабовский – с другой стороны. Мы приготовили ружья, умяли около себя снег и дали знак, что можно начинать.

Мужик, отыскавший берлогу (местный охотник и браконьер), направился к ней с двумя собаками и шестом в руках. Собаки сейчас же начали лаять и рыть снег около места, откуда тонкой струйкой подымался пар. Было ясно, что зверь в берлоге. Мужик стал кричать и раза два сунул шестом в снег.

Прошло несколько секунд, и я увидел, как провалилась часть снега и из образовавшегося отверстия показалась очень большая голова медведя. Собаки неистовствовали и надрывались. Зверь, вероятно с перепуга, сначала скрылся назад в берлогу, но затем кверху взлетела масса снега, и медведь выскочил и бросился в мою сторону, несколько левей. Я сразу не успел выстрелить и ждал, чтобы он появился по другую сторону большого куста, покрытого снегом, за который он скрылся. Когда медведь вновь появился (он улепетывал на всех четырех ногах), я успел обратить внимание, что он какой-то странный: довольно высокий и чрезвычайно короткий.

После первого моего выстрела он упал, но стал снова подыматься. Я послал вторую пулю под левую лопатку, куда я целил и в первый раз. Медведь окончательно упал и только дергал задней ногой. Когда мы к нему подошли, то были страшно разочарованы: темно-бурый, почти черный зверь был по размерам медвежонком, но с громадной головой и громадными когтистыми лапами. Когда вернулись в деревню и его взвесили, оказалось, что он весит меньше трех пудов! Особенно был огорчен продавший зверя мужик. За время этой охоты я испытал очень мало каких-либо интересных ощущений. Все протекало так быстро, что нервная система просто не успела на все это реагировать.

По приезде в Петербург я отправил тушу зверя к препаратору, заказав сделать мне медвежий коврик. На другой день препаратор просил меня к нему приехать, и, когда я приехал, он мне сказал, что лучше сделать не коврик, а чучело. «Убитый вами медведь, – сказал он, – чрезвычайно редкий экземпляр. Это очень старый самец, медведь-стервятник. У него редкие по размерам голова и лапы, но он карлик. Вероятно, маленьким медвежонком у него был поврежден позвоночник, и у него вырос большой горб, а рост, кроме головы и лап, прекратился. Над горбом у него выросла целая подушка как бы пуха вместо грубой шерсти. Я никогда ничего подобного не видел. Если сделать чучело, то, ручаюсь, его можно продать за хорошие деньги в музей. Я берусь это сделать». Но я все же заказал коврик.

Я понял удивление мужика-браконьера. Резал скот этот медведь, вероятно, исправно, и, по-видимому, предположение, что он был очень злобным, было верно. Следы от его лап действительно должны были производить впечатление, что зверь очень крупный.

Изредка осенью я ездил отдохнуть и поохотиться к Ронжиным, в Боровичский уезд Новгородской губернии. Ронжины обыкновенно говорили: «наше имение». В действительности это была лишь усадьба с фруктовым садом и огородом на краю деревни Доманино, верстах в 25 от станции Акуловка Николаевской железной дороги. Участок земли, принадлежавший Анне Николаевне, матери моих друзей Ронжиных, был вряд ли больше шести десятин. Но был он расположен вне небольшой деревушки (Доманино) в удивительно живописной местности на высоком берегу быстрой и кристально чистой речонки. Усадьба (в два этажа) была построена очень комфортабельно и основательно. Хорошие стены и печи давали возможность хорошо жить в ней зимой, а летом большие веранды, устроенные вдоль двух фасадов дома, позволяли наслаждаться чистым воздухом. Около дома был разбит хорошенький садик и насажено было много кустов различных ягод. Значительная часть огорода была отведена под землянику. К периоду ягод была масса смородины, крыжовника, земляники. Речка около усадьбы была расширена и углублена, и была устроена отличная купальня.