Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Немного пройдя вперед, мы стали различать щелканье глухаря. Подходить было трудно: и болотисто, и лому масса. Егерь, чтобы меня облегчить, взял мое ружье, а я, налегке, подскакивал к глухарям за ним. Глухарь поет уже совсем близко. Егерь обогнал меня шагов на 40. Вижу, что он вдруг припал за одним из деревьев и показывает мне куда-то вперед рукой. Я в такт глухариной песне осторожно подскакиваю к егерю. Когда я несколько передохнул, он мне показал рукой по направлению маленькой сосны. Всматриваясь, я увидел глухаря, сидящего почти на верхушке этой сосны и отчетливо обрисовывающегося на небе.

Глухарь опять запел. Я протягиваю руку за ружьем, но егерь страстно шепчет: «Разрешите мне его срезать». Я делаю решительный отрицательный жест и почти силой вырываю из его рук ружье. Тщательно прицеливаюсь, стреляю. Но глухарь после выстрела слетает и скрывается в лесу. Нас обдало мелкими глухариными перышками, принесенными на нас дуновением ветерка. Я стою сконфуженный и не понимаю, как мог я так позорно промазать. Егерь со мной не говорит и только презрительно на меня смотрит.

Наконец я понимаю, что произошло. Сосенка, на которой пел глухарь, была от нас в каких-нибудь 20 шагах, а от соседней большой сосны шагах в 8—10 от меня тянулась толстая ветка, которая проектировалась на место, где несколько минут перед тем сидел глухарь. Ясно, что я всадил весь заряд в эту ветку, а в глухаря, в неубойное место, попало только несколько боковых дробинок. Я обратил на это внимание егеря. Но он довольно презрительно ответил: «Если б вы разрешили выстрелить мне, я всадил бы заряд в глухаря, а не в эту дурацкую ветку».

Становилось светло, другого глухаря не было слышно, и мы решили возвратиться к лодке. «Только, Ваше Превосходительство, зайдем посмотреть, что это ночью к вам подходило», – сказал егерь. Пошли. На просеке и по ее сторонам отчетливо виднелись громадные медвежьи следы. По размерам они равнялись примерно двум отпечаткам моих сапог. «Да, это тот самый медведь, про которого я вам ночью рассказывал, – сказал егерь. – Дай бог, чтобы он не ушел из этих мест, а я его отыщу будущей зимой».

После глухариной охоты, по пути в сторону егеря, я обыкновенно заезжал на разлив и садился где-либо в засаду с привязной уткой. Селезней было довольно много, и я не помню случая, чтобы хоть один селезень не соблазнился призывающей его уткой. Помню довольно забавную картину: шагах в 200 от меня из-за кустов выплывают две кряковые утки, за ними красавец селезень в своем ярком весеннем оперении. Моя привязанная утка надрывается и орет во всю глотку. Утки продолжают плыть; селезень же поворачивает голову в сторону моей утки и явно замедляет свой ход. Как только его дамы скрылись за ближайшим кустом, он резко поворачивает и, не снимаясь с воды, но хлопая крыльями, как стрела несется к моей утке. Измена своим подругам наказана, и он напарывается на мой выстрел.

На озере Пено некоторые из моих компаньонов довольно удачно охотились на лебедей, пуская на воду чучело лебедя. Но я ни разу этой охоты не пробовал. Она довольно скучна.

Охоты под Красным Селом были неприятны в том отношении, что иногда собиралось человек 30—40 стрелков, но не требовали ночевки, и можно было, поехав утром, вернуться домой в тот же день к обеду. Приехав на одну из облав под Красным Селом, мы узнали, что загонщики требуют двойную плату. Не желая создавать прецедента, мы решили от облавы отказаться. После этого часть охотников поехала обратно в Петербург, а человек 12, и я в том числе, решили прогуляться и цепью пройти по местам охоты. Мне в этот день повезло. Сначала передо мной вырвались две серые куропатки, и я их сбил. Затем вырвался целый выводок серых куропаток, и из него я сбил двух. Потом я убил русака, выскочившего почти из-под ног, и, наконец, подстрелил двух вальдшнепов. Я оказался «королем» охоты.

На медвежьих облавах я был несколько раз, но на меня ни разу зверь не выходил. Побывав впоследствии на «берлоге», я должен сказать, что облавы на медведя производят гораздо большее впечатление.

Когда стоишь около берлоги, испытываешь волнение чрезвычайно короткое время – пока зверь не выскочит. Затем все напряжение сводится к мысли «как бы не промазать»; стреляешь в появившегося зверя, и все кончается. Другое дело – на облаве. Вот мое впечатление от одной из них.

Когда мы вечером собрались в хате лесничего (нас приехало 12 человек), нам было сообщено, что в берлоге лежит медведь, судя по следам, пудов на десять. Что входной след около стрелка, который займет № 4 (большей частью потревоженный зверь уходит из берлоги по своему входному следу, а потому стрелок, поставленный на номер около входного следа, имеет наибольшие шансы, что медведь выйдет на него). Мы решили разбирать номера, кому где стать, только утром перед облавой, дабы вперед не было разочарований и волнений.