Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

Сели мы в угол хаты, достали свою провизию и стали закусывать. В это время один из бывших в хате, по виду богатый крестьянин, подсел к нам и сказал мне тихим голосом: «Я не знаю, кто вы, куда и зачем едете, но хочу вас предупредить, что большевиками отдано распоряжение задерживать всех едущих со стороны Корнилова и отвозить на ст. Степная, где, как говорят, всех расстреливают». Сказал и отошел. Я переглянулся с Ронжиным, и мы поняли, что дело плохо; решили закусить, обдумать положение, дать лошадям отдохнуть, а затем принять то или иное решение. Но через каких-нибудь десять минут хата оказалась окруженной вооруженными солдатами; трое из них вошли в хату и потребовали от нас документы и объяснение, куда и зачем едем. Разговор был короткий. Солдаты объявили нам, что мы арестованы, что они должны доставить нас в с. Гуляй-Борисов, а там разберут, как с нами поступить дальше. Сопротивляться было бесполезно. Нам дали окончить нашу закуску, и мы под конвоем отправились в Гуляй-Борисов; ехали на своей подводе.

По приезде в Гуляй-Борисов нас доставили в волостное правление, где уже собрался местный революционный комитет и масса народа. Сначала нас допросили, затем обыскали. И члены революционного комитета, и собравшаяся публика ругали нас самыми последними словами. На наше заявление, что я еду по торговым делам, а мой спутник едет лечиться, отвечали: «Ладно, вот доставят вас на Степную, так там разберут, а верней всего, вас, подлых буржуев, просто расстреляют».

Нас допрашивали и по одиночке и всех вместе. В промежутках между допросами мы сидели в карцере. В этом же карцере сидел казак, который накануне вез пятерых пассажиров; этих лиц, по словам казака, повезли на станцию Степная, а его оставили в карцере, сказав, что подвода и лошади от него отбираются, а что сделают с ним – еще подумают: «Или хорошенько отдерем и выпустим, или расстреляем». Бедный казак страшно волновался и все время молился.

Отобрав все наши вещи и деньги (оставили только по десять рублей «на папиросы»), нас повезли в 11 часов вечера на другой подводе в сел. Глебовка (или, как они называли, Хлебовка). Нашу подводу, так же как и вещи, оставили у себя, сказав нам, что деньги, вещи и подвода будут доставлены на ст. Степная. У меня в Гуляй-Борисове было отобрано немного более двух тысяч рублей; не отыскали тысячерублевую бумажку, зашитую в куртку.

В Глебовском волостном правлении было много народа; нас вновь обыскали, и начался бесконечный допрос. Обращались, конечно, грубо. После допроса повели в карцер. Сидя в карцере, мы наслушались всякой брани и угроз.

Перед рассветом местный революционный трибунал решил вновь нас допросить. После того как меня допросили, я был опять посажен в карцер, а Ронжина и Андрея повели на допрос.

Во время их допроса в другой комнате, в которую входила дверь из моего карцера, стала собираться толпа, и я услышал, что обсуждается вопрос о том, как с нами поступить. Слышались такие фразы: «Этих кадет все равно расстреляют на станции Степная. Теперь грязь и холодно; зачем мучить наших людей и гонять их на Степную сопровождать эту с., когда с ними там сейчас же покончат», «Что это за порядки: на ст. Степная расправляются с буржуями, а нам нельзя позабавиться!», «Стоит ли из-за нескольких негодяев гонять своих людей» и т. п.

После долгих споров было произведено голосование и решено (я слышал только один протестующий голос): на ст. Степная буржуев не вести, а расстрелять тут же в огороде.

Сейчас же нашлось несколько нетерпеливых, которые требовали немедленного приведения приговора в исполнение. Но большинство запротестовало, и было решено подождать до рассвета и тогда с нами покончить; пока же было приказано вырыть в огороде яму.

Не мог успокоиться какой-то пьяный в солдатской форме. Он подошел к карцеру и хотел открыть дверь, говоря, что он покончит с одним из буржуев теперь же. На мое счастье, запор оказался прочным, а сторож, у которого был ключ от замка, отсутствовал. Не будучи в состоянии открыть дверь, пьяный солдат просунул винтовку в окошечко карцера, зарядил ее и требовал, чтобы я вышел на середину комнаты. Так как его уговоры меня не соблазнили и он никак не мог меня увидеть, то, по-видимому, ему это надоело, и, хорошенько меня выругав и обещав, что первый выпустит в меня пулю при моем расстреле, он ушел.

Обдумав всю обстановку, я пришел к заключению, что рассчитывать на благоприятный исход невозможно, и решил кончить дело самому.