Очерки кавалерийской жизни

И, по обычаю выпив сам первую чарку, передал ее мне вместе с бутылкой. От меня она пошла к капитану и далее, пока не обошла весь наш маленький кружок. Обо всей остальной охочей братии мы с паном Буткевичем позаботились еще с вечера и заказали в Езерах полведра, которые теперь и были предоставлены сюда еще до нашего прибытия. Пока круговая чарка обходила всех охотников, пан Буткевич, опустясь на колени, кромсал складным охотничьим ножом жареную курицу, которая в настоящую минуту – Бог весть почему – показалась мне очень вкусною. Между тем, закусывая, мы не тратили даром времени, а держали между собою «раду». Самыми опытными и бывалыми в сих местах охотниками явились теперь между нами пан Буткевич с паном капитаном. Которому-нибудь из них надлежало принять на себя роль «маршалка». Оба великодушно уступали эту честь один другому, и Бог знает, до коих пор длились бы между ними эти деликатности, если бы пан органыста – тоже в некотором роде человек бывалый – не надоумил их решить дело жребием, что, впрочем, и всегда разрешает здесь недоумения в подобных казусных случаях охоты. Пан Людорацкий подкинул кверху первую попавшуюся палку и на лету схватил ее поперек рукою. Пан Буткевич охватил ее над рукою Людорацкого, плотно приблизив свой кулак к большому пальцу капитана, затем капитан перенес свой кулак выше Буткевича, а Буткевич выше капитана и так далее – пока верхний конец палки не покрылся рукою пана Буткевича, что и давало ему теперь неоспоримое право быть маршалком нашего полеванья.

Буткевич тотчас же сделал расчет людям: оказалось всех налицо девятнадцать человек. Он разделил нас на два отряда, в девять человек каждый, и приказал одному отряду занять противоположный берег озера, назначив за старших: в одном – пана органысту. а в другом – пана капитана. Еврей Блоха при этом в счет не принимался.

– А мине не до якого бржегу? – полушутя спросил он, видимо желая заявить и о своем «властном» присутствии.

– А хочь до дзябла! – махнул ему рукой распорядитель.

– Ну, то я лепш издес зостанусе! Издес вигодно!

– Покажи-ка, что это у тебя за допотопное ружье? –обратился я к Блохе.

– О! То есть шпаньска мушкета! – похвалился еврей. – Бардзо ценна штука! В сшвоем времю мозже й за сшто рубли сштоило!

Я взял в руки эту «шпаньску мушкету», взглянул на нее поближе – и не мог не расхохотаться: ни курка, ни замка не существовало и признаков, одна лишь собачка жалостно болталась.

– Как же ты будешь стрелять из этой штуки? – спрашиваю Блоху.

– А зачем мине сштрелить? – вопрошает он меня на это.

– Да ведь ты же явился на охоту.

– Ну, так! Я огхотник, алеж я не буду стшрелить, а я буду толки так примератьсе, бо у мине и без сштрелянье сшама мушкета такой сштрашний штука, и рот имеет увсшибе такой балшой, як у пушька!

– То есть, как же это, однако, примеряться? – спрашиваю его.

– А зжвините, я буду изжделать от так! – И Блоха взял да и прицелился очень грозно. – И как толки я буду так изжделать, – продолжал он мне свои пояснения, – то увсшеки птицу отчин будит мине сшпигатьсе, бо птицу будит мисшлять сшибе, как бидто я егхо хочу сштрелить, он того сшибе не зжнайте, сшто я толки так на сшутку лякаю та примераюсе [25].

– Так для чего ж тебе и примеряться, коли так-то?

– А для тогхо, каб увсшеки птицу мине даволно сшпигалсе!

– Но для чего ж нужно птиц-то пугать?

– А для тогхо, сшто я есть агхотник!

И Блоха действительно был охотник, но только совсем особого сорта – и это оказалось для меня самым наглядным образом в конце нашей охоты.

Между тем партия, отряженная на противоположный берег, спешно раздевалась и складывала одежду свою вместе с ружьями в одну из душегубок, в которой уже покачивался на воде молоденький рыбачек. Двое из тех, что не умели плавать, нашли способ утилизировать для переправы длинное бревно, некогда прибитое к берегу: раздевшись донага, они уселись на него верхом и с помощью длинных шестов, которыми – один справа, другой слева – упирались в озерное дно, стали переплавляться на противоположный берег. Остальные все пустились туда же вплавь вместе со своими собаками, а рыбачек перевозил им в душегубке порох, платье и их временного «довудцу», пана органысту.

Собачонки этих лесных стражников поистине весьма замечательны. Все они самой простой, плебейской породы, но умны и выдрессированы на свободе как нельзя лучше! Черные, с коричневыми подпалинами и с длинным туловищем на коротковатых ногах, они, несмотря на этот несколько неуклюжий склад, отличаются неутомимостью, проворством, достаточной быстротой бега и хорошим чутьем, так что полесовщики даже и не заводят у себя, кроме этой породы, никаких других псов более облагороженной расы. Эти же «чернушки» у них на все руки! Они и хату стерегут, и на обходе леса бегают с хозяином, и за зайцем погонятся, и по красному зверю поведут, и за утками в воду полезут. Словом сказать – это, за исключением наружности, во всех отношениях прекрасные и очень практические собаки.