Очерки Крыма

Вечер спустился тихий. Цветущие деревья наполняли воздух своим запахом. Мы пошли насладиться фонтанами и розами дворцовых садиков. Фонтаны все были пущены, и тяжелые струи их звонко журчали в белые мраморные бассейны, перебивая друг друга среди тишины лунной ночи. Луна стояла за "Соколиною башнею" гарема и бросала от нее, от высоких тополей, от мавританских резных труб дворца длинные тени на росистый луг и на клумбы розовых кустов. По балконам и крылечкам как-то таинственно ползли узорные тени решеток и деревьев. Не хотелось говорить, не хотелось двигаться. В безмолвном благоговении мы впивали в себя красоту южной ночи, в поэтической обстановке восточной роскоши. На балкончике минарета, стройно высящегося в куще таких же высоких тополей дворцовой мечети, мазин затянул вечернюю молитву. Мы смотрели на его черную фигуру, вырезавшуюся на фоне освещенного неба и обращавшуюся поочередно ко всем странам света. Он кричал пронзительно и заунывным голосом, в котором, как в колоколе, не было ничего индивидуального, ничего зависящего от дано минуты.

На многочисленных минаретах города мазины один за другим стали подхватывать сигнальный гимн. То ближе, то дальше замирали их голоса, взывавшие к правоверным, и среди глубокой тишины слышны были спешные шаги молельщиков, собиравшихся в ханскую мечеть.

Мечеть была отворена.

Огромная зала ее освещалась только в самой глубине рядами низких подсвечников, стоявших перед налойчиками алькорана. В серединном алькове, заменяющем наш альтарь, тоже перед складною скамеечкой с алькораном, стоял на коленях толстый эфенди в зеленой чалме. Пол был сплошь устлан дорогими персидскими коврами. Немногие татары-молельщики стояли рядами, не двигаясь, не произнося слов, словно статуи. Входивший оставлял перед входною решеткой свои туфли и неслышною поступью по мягким коврам присоединялся к ряду этих окаменевших людей. Ни малейший шум не прерывал благоговейного течения молитвы.

Недалеко от входа, на шкурах дикой козы, сидели, поджав ноги, мазины. Изредка мулла произносил священные слова, и тогда все начинали вслед за ним раскачиваться в стороны, кланяться или поднимать кверху руки. Это делалось совершенно как по команде, в строжайший такт: ни шуму, ни скрипу, с поразительной легкостью и быстротою. Иногда голос подавал не мулла, а мазин. Он сидел, дремлющий, весь погруженный в себя, голова на груди — и вдруг что-то найдет на него, затянет пронзительный стих и азартно закачается из стороны в сторону. Все сразу подхватывают. Это мусульманское служение производит особенное впечатление. Обширный, полутемный храм, движущиеся тени от кланяющихся и качающихся фигур, благоговейная тишина и непонятные фанатические завывания, изредка нарушающие ее, странно действуют на воображение.

Бахчисарайская дневка пришлась как раз на полупути. Запаслись новою провизиею, перековали лошадей, чтобы пустить еще суток на трое в горную глушь.

Чтобы не миновать ни одного пещерного города, нам нужно было теперь ехать через Чуфут-Кале в Биа-Салы, откуда легко производится осмотр Тепе-Кермена и Качи-Кальона, и сделать экскурсию, через Мангуп, в Баклу.

В Саланчуке — цыганском предместье Бахчисарая — мы наткнулись на оригинальную сцену, замедлившую наш путь.

Двухколесная крытая арба, обвешанная цветными одеялами и войлоком, еле двигалась по рытвинам ручья, заменяющего улицу в каждой татарской деревне.

Несколько молодых цыган в татарском наряде (здешние цыгане все магометанского исповедания) охраняли арбу от неистового напора разнохарактерной толпы татар и цыган. Провожатые делали неимоверные усилия, чтобы просунуться хоть на один шаг вперед.

Верховые и пешие дети и большие, мужчины и женщины, наперерыв друг перед другом, силились остановить арбу, ухватываясь за колеса, за грядки, за упряжь лошадей. Крик и суматоха стояли невообразимые.

Давили, падали, взвизгивали, ругались.

Один сердитый седой старик, из провожатых, колотил народ, направо и налево, толстою палкою, не разбирая по чем, злобно сверкая глазами и оскаливая свои старые зубы. От него увертывались, вопили, Охали, но все-таки продолжали лезть и давить. Другой татарин стоял на арбе во весь рост и изредка бросал в народ цветные платки. Что было внутри, не было видно: арба была завешена наглухо. Впереди арбы ехал татарский мальчик, держа высоко над головою книгу алькорана, а за ним важно шли усатые музыканты, кто с зурною, кто с турецким барабаном. Это была настоящая татарская свадьба, — похищение жены.

Обычай дозволяет останавливать молодых всякому встречному, особенно же жителям тех сел, через которые двигается поезд. От нападающих нужно откупаться платками, лентами и т. д., а слобода Солончук сплошь населена бедняками-цыганами.