Очерки общественной жизни

Все, начиная с «искренних» публицистов и кончая любым исправником, предписывающим, под страхом строжайшего взыскания, чувства любви и самоусовер­шенствования, словно не хотят видеть, что предписания бессильны там, где мерилом может быть не своя совесть, а совесть, приноровленная к требованиям известного на­строения единичных лиц. А так как видов строжайшего взыскания столько, сколько людей, предписывающих его, то не трудно угадать, какое разнообразие проявлений совести возможно у нас, на Руси, и в каком неловком по­ложении может оказаться даже самый благонамеренный административный Гарун аль Рашид, рассчитывающий на плодотворность своего слова и власти, хотя бы ею он был наделен с избытком. От этого мы видим нередко, что самые благие, повидимому, намерения общественных деятелей направить власть на общественную пользу, по большей части, становятся бессильными в том случае, когда они являются не результатом общественных уси­лий, не служат выражением известных желаний,— а представляют собою плод личного воззрения. Пере­ходя в жизнь через ряд исполнителей, интересы которых иногда прямо противоположны доброжелательным це­лям, эти намерения, в конце концов, доходят до места назначения в таком виде, что если бы возможны были теперь добродетельные Гарун аль Рашиды, которые могли бы путешествовать инкогнито, — они сами бы ужаснулись от происшедшей метаморфозы. Но Гарун аль Рашиды остались только в опере-буфф, и там даже в ви­доизмененной обстановке. Сохранить инкогнито даже ревизующему сенатору невозможно: ревностные полицейские будут как тень следить за начальством и всюду докладывать о благополучии.

Есть в самом деле что-то трагическое в этом бесси­лии разных советов и предписаний со стороны лиц, иногда и одушевленных добрыми намерениями, но не по­нимающих запросов жизни… Вообразите себе… ну хоть губернатора, того идеального губернатора, которого пы­тался изобразить Гоголь… Предположите, что он наделен всеми добродетелями, возможными на земле, и затем представьте себе его положение. Он пишет циркуляры, он усовещевает, просит, негодует и грозит. И, несмотря на мольбы, на угрозы, на атрибуты власти, он бессилен, трагически бессилен на добро, так как трудно «совме­стить несовместимое», невозможно одному быть всеви­дящим оком, как невозможно положиться на совесть других, если она, в силу вещей, находится в полном рас­поряжении вашей совести. Тот, кто дорожит свободой совести, ведь не продаст ее, а если и продаст, в силу компромисса, будет не живой силой, а изломанным су­ществом, лениво творящим волю пославшего.

Это всё, конечно, азбука, но эта азбука нарочно игно­рируется, как только дело коснется вопроса о людях и об условиях и как только начинается сказка о белом бычке…

В моей памяти восстает образ одного доброжелатель­ного губернатора. Он приехал в губернию после того, как предместник его слишком подтянул ее, так что выс­шее начальство нашло необходимым дать губернии ва­кацию и потому назначило на губернаторский пост чело­века мягкосердного и не обладавшего способностью одним видом своим наводить страх. И вот он приехал, доброжелательный администратор, и на первых же по­рах объявил всем, что он желает, чтобы всё в губернии шло «честно и благородно», чтобы подати взыскивались «добровольно», чтобы блюстители порядка вели себя «потише» и т. п., одним словом, губернатор был полон самых добрых намерений, и полагал, что, с божьей по­мощью, ему удастся обратить губернию если не в рай­ский сад, то, во всяком случае, в такую область, куда можно въезжать без трепета.

Когда он объявил непосредственным своим подчинен­ным, чтобы всё шло «честно и благородно», то подчи­ненные, хотя и безмолвно поклонились, но на лицах у многих появилась загадочная усмешка… Однако они с благоговейным вниманием выслушали следующее воз­звание к чувствам:

— Закон, милостивые государи, прежде всего. Я прошу, я желаю, я требую, чтобы вы, господа, дей­ствовали в пределах закона и принимали меры только допущенные законом. Закон, разумеется, не может предвидеть всех случаев, да и я не в силах войти во все мелочи, и потому предоставляю благоразумию и добросо­вестности каждого точное исполнение закона… Нам, представителям порядка, не приходится дискредитиро­вать его… Поняли, господа?

«Господа», разумеется, все поняли, но между ними, к общему изумлению, нашелся и такой, который не со­всем понял и робко заметил:

— Очень трудно, ваше превосходительство!

Администратор нахмурился.

— То есть, что вы хотите этим сказать? — прогово­рил он.

Старый исправник (это был он, как говорят в рома­нах), переменивший на своем веку много губернаторов и глядевший на жизнь с философией заматерелого слу­жаки, спокойно взирающего на правых и виноватых, если только есть предписание, — в ответ на вопрос губернатора снова повторил:

— Очень затруднительно, ваше превосходительство!.. Если точно исполнить закон, могут быть упущения по службе.

— Каким образом? — спросил его превосходитель­ство, усмехнувшись.

— Во многих отношениях… Например, взыскание недоимок или, например…