Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

He говорю, в какую скорбь погрузило это известие всех товарищей, любивших убитого. Возбудилось недоверие к пароду, в сношениях с которым всегда замечалось более сочувствия и дружбы, чем нежелания сближения. Чувство скорби сменилось пытливым духом гипотез. За неимением положительных данных веденного следствия, домашним ареопагом делались различные приговоры, основанные, во-первых, на нашем знакомстве с японцами, и во-вторых, на знании подробностей дела. Из чего ясно можно заключить об основательности этих приговоров… Было ли это случаем частным, или надобно было видеть здесь участие японского правительства? Следовало ли приписать убийство оппозиционным феодалам, всячески старавшимся показать нам свое нерасположение? Все решали эти вопросы по-своему; был даже слух, что после истории бросания камней, которая еще раз повторилась с другими офицерами, начальники квартала были разжалованы в солдаты и что убийство было следствием личной мести.

Один корвет и клипер, взяв с собою эддского губернатора, пошли в Юкагаву, для производства следствия.

He смотря на настоятельные требования, убийц не выдавали. Судя по тому, что писалось о японской полиции, не отыскать убийц казалось бы делом невозможным в Японии. Здесь, во-первых, глава семейства отвечает за свой дом; потом, каждые пять домов имеют своего начальника, который подчинен начальнику улицы, кахта; кахина подчинен начальнику округа — оттопо, который уже относится в городовой магистрат. Так одна половина народа смотрит за другою. За малейший донос следует наказание, не только преступника, но часто всего семейства; при арестовании кого-нибудь, арестуется все семейство. В случае убийства секвеструется целая улица, на которой оно случилось, и двери всех домов заколачиваются гвоздями. Но Юкагава торговала по-прежнему, и улица оставалась не заколоченною, следовательно, — или европейские писатели бессовестно сочинили все вышесказанные сведения, или японцы не настоящим образом преследовали дело. Отыскан был ящик с деньгами; a об убийцах сказали, что, вероятно, они лишили себя жизни, потому что, при исправности полиции, не отыскать их невозможное дело; a они не находятся… «Так отыщите нам тела их, это гораздо легче», говорили им. — и дело продолжалось.

Стоявшие в Юкагаве не иначе съезжали на берег, как вооруженные. Это, по-видимому, нисколько не трогало японцев; про себя, они, я думаю, посмеивались над этим донкихотством. Все консулы приняли живое участие в деле, столько же касавшемся их, сколько и нас; если зарезали русского офицера, то легко могут зарезать и американца. Некоторые из нас стояли за строгие меры, за настоятельные требования, даже если бы пришлось и бомбардировать Юкагаву.

Убийц ждала казнь ужасная; по японским законам, их следовало распять и колоть саблями, до тех пор, пока не останется ни одного признака жизни. Закон возмездия составляет, кажется, главное основание их уголовных уложений — око за око, зуб за зуб, почти буквально. Так, поджигателя жгут медленным огнем; в настоящее время, в Хакодади сидит преступник, ожидающий себе этой казни. Укравшему более 10 ре (40 ицибу около 20 руб.) отрубают голову.

Мы оставили Японию, a дело еще не было окончено; для этого оставался фрегат Аскольд. Над могилами убитых предположено выстроить часовню, на которую уже собрали довольно значительную сумму. В плане часовни нарочно придерживались нашей отечественной архитектуры, чтобы будущий пришлец из России, на другом конце света, среди мира, ему чуждого, еще издали мог узнать близко знакомый ему купол с осеняющим его крестом. Вокруг могилы смеющаяся местность смотрит таким чудным приютом для совершивших свое земное странствование, что вид этой могилы пробуждает более светлые, нежели мрачные ощущения.

Уйти из Эддо, не побывав в Озио, было бы грешно; это то же, что быть в Риме и не видать папы. Опять мы распорядились, как в прошедший раз; съехали на берег накануне и заказали себе лошадей, предупредив, что едем в Озио. На площади мы наткнулись на интересную сцену. Окруженный толпой народа, сидел японец весь в белом. На левой руке его, около локтя, в тело воткнута была коротенькая свечка, пламенем своим обжигавшая кругом кожу и тело; в правой руке был пук горящих ароматических свеч, какие жгут перед идолами; пламя и дым вырывались между согнутыми пальцами и обжигали кисть фанатика. На лице его не было и следа выражения какого-нибудь страдания и ощущения боли; монотонным голосом причитывал он, вероятно, молитвы, смотря куда-то в пространство своими черными глазами, светившимися экстазом. Ему бросали деньги, но он, казалось, не обращал на это никакого внимания.