Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

С рассветом у нас выстрелили из пушки, чтобы вызвать лоцмана; скоро показался вельбот, из которого вылез очень приличный джентльмен, в серой шляпе и синем пальто. Проход между рифами очень узок, фарватер отмечен знаками и бочками; на первом знаке устроен колокол, звонящий при колебании аппарата волной, и кто знает о существовании этого колокола, тот может отыскать по нему вход и ночью, и в туман. В гавани стоит несколько китобойных судов, которые все подняли свои флаги при нашем прибытии; из них два судна нашей финляндской компании. Вот подходим к самому берегу; клипер, как мухами, осажден прачками (здесь прачки мужчины), факторами, консульскими агентами и всеми чающими прибытия в порт судна, особенно военного. Вслед за ними входит в гавань шхуна, одна из тех, которые обыкновенно плавают между островами, составляющими гавайский архипелаг. He помню где-то читал я описание подобной шхуны, на палубе которой вместе с пассажирами, толстыми ж тонкими каначками, канаками, китайцами, матросами толкутся коровы, свиньи, собаки, и к разнообразному говору и мычанию толпы присоединяются какие-то неприятные звуки. Я вспомнил это описание, смотря на палубу пришедшей 24 шхуны. Кажется, не оставалось наверху ни малейшего местечка; все находившиеся там сплотились в одну массу, и если бы снять с этой массы слепок, то вышла бы великолепная группа: поверх всего, на каком-то возвышении, в длинном платье, с венком на растрепанных черных волосах, с ветвями и листьями вокруг шеи, лежала грузная, ожиревшая каначка; издали было видно, что ей жарко, и, казалось, от теплоты, распространявшейся от неё, будто от печки, таяло умащавшее её волосы масло; нам уже представлялось. что запах этого масла доносился и до нас. Вокруг неё торчало несколько шляп разнообразной формы, принадлежавших, вероятно, известного сорта дельцам, попадающим или в богачи-капиталисты, или на китобойное судно матросами, или же иногда на виселицу. Ближе к борту, в пестрой фланелевой фуфайке, рисовалась красивая фигура канака, не без примеси белой крови, которая дала его стройной красоте много грации, так что он походил больше на какого-нибудь гондольера-итальянца, что рисуют на картинках. Около него сидели две хорошенькие каначки, с желтыми венками на черных головах, и какой-то оборванец, в проблематическом костюме, с сомнительным цветом лица и еще более сомнительною физиономиею. К второстепенным фигурам прибавьте чистого, белого европейца, держащегося особняком, потом несколько матросов, хлопочущих у снастей, парус, перебросившийся в красивых складках через борт, несколько рогатых голов животных, прибавьте шум и гам, — и тогда вы разделите со мною удовольствие полюбоваться этим новым ковчегом, после утомительно-правильной, стройно-однообразной жизни на военном судне. Как хотите, a в безукоризненно сшитом мундире гвардейского солдата, с его вытверженным шагом и заученной позой, я менее любуюсь воином, чем в оборванном черкесе, с его удалью и проворством, с его тревожною жизнью, требующею постоянного соображения, сметливости и присутствия духа. Пусть не сердятся на меня мои товарищи-моряки, когда я скажу, что военное судно напоминает мне воинский строй, а именно: на место дотянутые «брам-шкоты» (в пользе чего я нисколько не сомневаюсь; я даже убежден в том, что Нельсон выиграл Трафальгарское сражение именно оттого, что у него брам-шкоты были до места дотянуты) представляют безукоризненно-обхватывающие талию мундиры, обтянутые снасти — учебный шаг и пр. Вид шхуны в Гонолулу с красно-драпирующими ее парусами, с пестрыми подробностями беспорядка, — что делать! доставляет мне гораздо больше удовольствия. Или с каким уважением смотришь на китобоя, с его разношерстною командою, пришедшего из ледовитых стран, на корабле с заплатанными парусами, с крутыми боками, излизанными морскою волною, с капитаном, одною личностью своею говорящим о той жизни, которую он один только может вынести, днем борясь с морем и китами, ночью засыпая с револьвером под подушкою, чтобы его команда как-нибудь случайно, не ворвалась к нему и не выбросила его за борт. Все эти черты внутренней жизни судна дают физиономию и самому судну; a суда с физиономией так же интересны, как и люди. Китобой и шхуна в Гонолулу имеют физиономию, a не имеет её военное судно, как не имеют физиономии иные служаки, которые встречаются десятками на одно лице. Вот, например, господин, стоящий теперь у нас на юте; он отличный тип, и встреча с такими людьми на жизненном базаре очень интересна. Едва мы бросили якорь, как уж он явился к нам; он клерк нашего агента, на нем легкий шелковый сюртук и соломенная шляпа. Лицо его напоминает Мефистофеля, как его рисуют на дурных картинах; доброе и услужливое выражение в глазах уничтожает всякую мысль искать в нем какое-нибудь родство с врагом человечества. Он высок ростом, очен худ и во время разговора сильно махает руками, нагибается к вам, какая-то приседает на корточки и в то же время хочет сохранить манеры джентльмена. С первых слов он начинает обходить всех, не любя или не умея стоять на месте. Перед нами, в отрывочных и коротких словах, он набросал картину жизни, которую нам надо вести в Гонолулу; поговорил о короле, о «хула-хула», о том, что на нем рубашки стоят восемнадцать долларов дюжина, и, не спрашивая нашего мнения, деспотически заставил нас согласиться ехать после обеда загород; a мы, сами не зная как, и согласились. Исчез он моментально, как исчезают духи в балетах; наверное нельзя было сказать: прыгнул ли он за борт, превратился ли в мачту, или сел в шлюпку и уехал. С первого раза он нам показался просто плутом; после мы раскаялись в своей ошибке, убедившись, что он делал все от души, что он поэт по призванию, что у него огромное самолюбие, и что, вместе с тем, он один из самых добросовестных и порядочных людей. Имея способность мгновенью исчезать, он точно также и появлялся внезапно, и именно тогда, когда в нем была надобность; он дополнял наши мысли, являлся везде кстати и во время, и, я убежден, что умей я сказать по-немецки: «сивка, бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой», я мог бы вызвать его из-под земли, даже в Петербурге.