Очерки по истории политических учреждений России

Но удивительнее всего та легкость, с какою государь поверил всем этим доносам, и глубочайшее лицемерие его поведения по отношению к человеку, который был только выразителем его собственной воли. Нельзя ничем оправдать двуличность, проявленную Александром во время его последнего свидания со Сперанским. После того, как Александр только что простился с человеком, пользовавшимся полным его доверием, после того, как он только что проливал слезы, обнимая Сперанского, Александр предал его немедленно чинам государственной полиции и приказал отправить его в ссылку. Письмо, написанное Сперанским немедленно по прибытии его в Нижний Новгород и оставшееся без ответа, заключало в себе лучший ответ на направленные против него обвинения и строгое осуждение поведения императора. Сперанский настаивает в нем, что первый набросок плана общей организации империи сделан был им под покровительством Его Величества и по формальной его просьбе. «Этот труд, Государь, — продолжает обвиняемый, — единственная причина всех выпавших на мою долю несчастий. Я могу отправиться в ссылку в Сибирь, не теряя уверенности, что рано или поздно Ваше Величество возвратится к тем же основным идеям; они проникли в Ваше сердце; они внушены не мною; они были уже сформулированы в Вашем уме. Если способ их применения может и должен быть изменен, а осуществление их должно быть отложено до более спокойного времени, — все же принцип, на котором они построены, не может оспариваться».

В виду таких признаний почти нельзя сказать, что немилость, постигшая Сперанского, является всецело результатом болтливой критики, которую позволял себе когда-то всемогущий министр по поводу частых перемен мнений и отсутствия последовательности, проявленных Александром при выполнении давно задуманных реформ. Говорят, — чему склонен верить и позднейший биограф этого великого государственного человека, — что государь счел себя оскорбленным отзывами своего министра, но если это так, в каком свете явится перед нами характер Александра I, который, мстя за личную обиду исполнителю собственных намерений, притворяется, что верит обвинениям, в лживости которых на самом деле не сомневается? Но слова, сказанные Александром насчет Сперанского одному из своих доверенных людей, Новосильцеву, к сожалению, не оставляют никакого сомнения в узком эгоизме императора, которому он пожертвовал своим министром. «Верите ли вы, что он изменник? — спросил Новосильцев. — Ни в каком случае; на самом деле он провинился только предо мною лично, провинился тем, что за мое доверие и дружбу он заплатил мне самой черною, самою отвратительною неблагодарностью».

Император обвиняет Сперанского за выражения, которые тот осмелился употребить и которые, очевидно, касались всяких колебаний внутренней политики Александра. Пожалуй, будет полезно взглянуть на эти колебания; они нам объяснят до известной степени, почему хорошие намерения царя остались только намерениями и почему требования свободы и представительного правления остались неудовлетворенными, требования, косвенно вызванные самим императором и породившие впоследствии военное восстание, повлекшее массу жертв и так жестоко подавленное Николаем i. Уже в 1803 году стало ясно, что Александр, как и его предшественники, не имеет никакого желания поступиться хотя бы незначительною частью своих царских прерогатив. Вот и доказательство этого: наряду с созданием министерств закон дал сенату право, которым уже целые века пользовались высшие судебные учреждения Франции — делать представления по поводу законов, оказавшихся не в полном соответствии со всем существующим законодательством. Случай такого рода представился в 1803 году по поводу нового распоряжения, согласно которому от дворян, имеющих чин ниже унтер-офицера, требовалась двенадцатилетняя служба. Этот закон противоречил жалованной дворянству грамоте Екатерины II, которою уничтожалась обязательная служба дворян. Нечего поэтому удивляться тому, что один из сенаторов, граф Потоцкий, счел себя вправе предложить своим коллегам коллективно протестовать против закона, несмотря на непримиримую оппозицию этому предложению со стороны председателя Державина. Сенат был холодно принят императором, а закон, изданный через несколько месяцев, пояснил прежнее распоряжение таким образом: разрешается сенату делать представления только в тех случаях, когда старые законы противоречили один другому, но такое право вовсе не распространяется на законы, изданные в текущее царствование. На самом же деле это означало просто взятие назад только что дарованного права, ограничивавшего отчасти самодержавие.