Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Ближайшим ответом мог бы быть тот перевес промышленного капитала над торговым, которым отмечены. 80-е — 90-е годы, и о котором уже говорилось, как об «эре Витте». Буржуазия этого времени жила с царским правительством в необыкновенно добрососедских отношениях.

Я позволю себе вам напомнить, во-первых, что как раз этот таможенный барьер, о котором я говорил, создавался вовсе не путем какого-либо спонтанного законодательного творчества русских правительственных органов. Пошлина на каменный уголь была прямым ответом на ходатайство съезда южных горнопромышленников. Пошлина на чугун в 15 к. золотом с пуда (16 кг) аккуратно отвечала заявлению съезда металлопромышленников, при чем последние заявили свое прошение в 1883 году, а уже в 1884 году оно было полностью удовлетворено. Следующий съезд пожелал получить четвертак за пуд (16 кг), и в 1887 году четвертак был дан. На съезде в Нижнем-Новгороде по поводу выставки в 1896 году, когда газета «Волгарь» писала, что в России «купечество все может», — чрезвычайно характерное заявление нижегородской газеты, газеты ярмарочного города, — представитель министерства финансов говорил:

«Министерство финансов признало нужным познакомиться со взглядами представителей торгово-промышленного класса на вопросы, наиболее их интересующие. Так поступало оно и прежде. Свыше 40 лет моей деятельности при министерстве финансов дают мне право и основание утверждать, что министерство всегда чутко прислушивалось к интересам промышленности и капитала».

Это, может быть, было неверно для всего 40-летнего периода; который охватил этот почтенный человек, ибо до наступления эры протекционизма в 1878 году русское купечество не могло похвалиться особенной благосклонностью министерства финансов, но для 1896 года это было вполне верно. Я приведу другой факт, как на совещании по поводу установления нормального рабочего дня, 11 ¹/₂-часового рабочего дня, представитель министерства финансов буквально плакался на крайнюю требовательность предпринимателей. «Прошлый год, — говорит, — созвали 30 человек, говорят — мало; в нынешнем году созвали 200 человек, говорят — тоже мало. Сколько же вас надо приглашать, чтобы вы удовлетворились?» Эта плачущаяся роль представителя министерства финансов чрезвычайно хорошо подчеркивает, чем реально было это министерство. Русский предприниматель не имел никаких оснований быть особенно ярым радикалом в 90-х годах, ибо у власти стоял его человек, стоял Витте, который фактически был представителем интересов русского капитализма. Я еще об этом скажу, когда буду ближе характеризовать, Витте.

Что же касается другого крыла русской буржуазии, — русских помещиков, то они были более либеральны в то время, чем русский промышленный предприниматель, потому что они пользовались меньшей благосклонностью со стороны начальства, нежели последний. Дворянину, правда, давали подачки время от времени, но его удельный вес был значительно меньше, и вы в моем четырехтомнике найдете жалобы дворянства на то, что его обижают, — но даже левый фланг этой более левой, либеральной части русской аграрной буржуазии не шел дальше проектов совещательного представительства. Оно добивалось того, что купцы уже имели. Купцов призывали, выслушивали. Дворяне говорили: «А нас-то? Пусть и нас выслушивают, мы ведь благородные, у нас грамоты есть. Купцов слушают, а нас нет. Хорошо ли это?». В 90-х годах дворяне большего не добивались.

Но это было бы объяснение, до известной степени, «от случайности» — между тем факт имеет вовсе не местное и временное значение. Это факт мировой, уполномочивший первый манифест нашей партии повторить слова Энгельса, что буржуазия, чем дальше на восток Европы, тем подлее. Что же, эта, все увеличивающаяся подлость восточно-европейской буржуазии есть ее мистическое, таинственное какое-то свойство, что ли? Нет, конечно, — и эта подлость буржуазии имеет свое материальное основание. Наиболее решительно выступала всегда промышленная буржуазия в странах, где раньше всего развилась крупная промышленность, — т.е. в странах, по существу дела не имевших еще крупно-промышленных конкурентов. Англия совсем не знала бонапартизма, — Франция уже знала два периода бонапартизма («первую» и «вторую» империи), т.е. подчинения промышленной буржуазии военной диктатуре. Германская промышленная буржуазия долгие десятилетия сносила полусамодержавный режим Гогенцоллернов, — русская терпела даже и чистое, самодержавие Романовых. Чем позже начинала торгово-капиталистическая страна развивать у себя крупную промышленность, тем с более грозными соперниками, технически ее превосходящими, лучше ее вооруженными, приходилось ей иметь дело. И тем больше ее феодальная верхушка — или ее буржуазный диктатор, Бонапарт — «покровительствовали» «отечественной промышленности», тем больше подкуплена была местная промышленная буржуазия, тем менее жгуче необходимой была для нее окончательная ликвидация феодального режима.

Лекция седьмая