Империалистическая война и русская буржуазия; роль печати; шовинистский угар молодежи. Война и промышленный капитализм. Снарядный кризис и «Особое совещание по обороне»; буржуазия становится хозяйкой тыла. Попытки смычки с рабочими; рабочее движение перед войной; военно-промышленные комитеты. Оборотная сторона военной экономики; разруха транспорта. Рост цен и настроение масс. Революционная агитация и массовое движение; рабочие войска. Экономическая характеристика питерского пролетариата перед Февральской революцией; настроения мелкой буржуазии.
Я вам дал характеристику кадетской партии — крайнего левого крыла русской буржуазии, и вы помните, что это крайнее левое крыло, само по себе составленное преимущественно из крупной интеллигенции, профессоров, врачей с хорошей практикой, инженеров и т. д., было в теснейшей зависимости от крупного, преимущественно банкового капитала. Что касается буржуазных партий, стоящих правее кадетов, то вы помните, что их непосредственными соседями справа были прогрессисты, которые были партией московских фабрикантов-текстильщиков, а дальше шли октябристы — партия, с одной стороны, ростовщического капитала, с другой — тяжелой индустрии; дальше шли еще более правые, о которых и говорить нечего.
Совершенно естественно, что война, затронувшая жизненные интересы всего русского капитализма, и промышленного и торгового, что эта война должна была иметь на своей стороне настроение всех этих партий, выражавших общественное мнение российской буржуазии. Только кадеты колебнулись на минутку, это было, так сказать, последнее воспоминание кадетов о когда-то существовавших у них расчетах на друзей слева. Но это колебание продолжалось буквально одну секунду. Стоило только справа цыкнуть на кадетов и пригрозить им закрытием «Речи», как моментально и кадеты настроились на общий тон и вся буржуазная машина своей печатью заработала в унисон, чрезвычайно дружно, в одном направлении. Я никогда не позабуду того впечатления, которое мне — эмигранту в Париже — давали приходившие из России газеты. Ничего столь омерзительного я в своей жизни не испытывал. Это чувство было чувством моральной тошноты, усиливающейся с каждым днем и доводившей меня, при всем моем интернационализме, до того, что я иногда начинал желать победы немцев только для того, чтобы смести всю пакость, выступавшую на страницах наших буржуазных газет. Это была пакость форменная, потому что здесь выступали элементы, которые нам в Париже потом пришлось судить за прикосновенность к департаменту полиции. Одним из корреспондентов «Русского Слова», одним из главных сеятелей патриотизма на страницах русской прессы был знаменитый Брут — Белов. Первое, что мы нашли, придя в архив Парижской охранки — это было письмо Брута с предложением своих услуг департаменту полиции, — предложением отклоненным. Департамент полиции решил, очевидно, что не стоит покупать Брута, поскольку он и так старается. Человек продался задаром. Вот какая публика тогда держала в своих руках русское общественное мнение. Конечно, тут были и формально порядочные люди, как Милюков, но эти формально порядочные люди были непорядочны политически. Они были выразителями классовых интересов буржуазии и пели в унисон с другими. Они были, может быть, чуть-чуть приличнее, но и они тоже кричали «ура» и пели «боже царя храни». Они дурачили широкую массу, которая читает газеты и наивно убеждена, что в буржуазных газетах говорят правду. Таких людей очень много и до сих пор, много таких людей, которые думают, что буржуазная классовая пресса может — не только хочет, а может — говорить правду. Я потом, во время войны, находил на страницах этой буржуазной печати и притом не нашей, а заграничной, которая была приличнее нашей, грубейшие статистические передержки по поводу, например, численности германской армии. Люди просто врали. Я в своих статьях указывал ряд таких передержек английской и французской печати. Но наша несчастная буржуазия, наша несчастная мелкая буржуазия и мелкобуржуазная интеллигенция верили полностью тому, что писалось на страницах этих газет.