Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время

Но чего именно можно было бояться в данное время? Восстания против царя Бориса? Но во имя кого могло быть поднято восстание? Ни одно лицо в Московском государстве после собора 1598 года и церковных торжеств венчания нового царя не могло надеяться, чтобы присяга, Борису данная так недавно и с такой торжественностью, была нарушена в пользу нового искателя власти. Восстановить народные массы против Бориса было бы очень нелегко, так как популярность Бориса еще не была подорвана, и всякая попытка открытого возмущения безусловно обрекалась на неудачу. Но возможна была интрига. Какая?

Некоторый, хотя и не вполне ясный, ответ на этот вопрос дают документы, относящиеся к позднейшим годам. В 1605 году правительство Бориса, объявляя народу о войне с Самозванцем, называло Самозванца Гришкой Отрепьевым и указывало между прочим на то, что Гришка «жил у Романовых во дворе». В 1606–1607 годах посольство царя Василия Шуйского официально заявляло в Польше о Гришке, что он «был в холопех у бояр у Никитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкасского и, заворовався, постригся в чернцы». Как бы повторяя эти правительственные указания, одно из частных сказаний присоединяет к ним интереснейшую подробность. О том, что Гришка «утаился» от царя Бориса в монастырь и постригся, оно рассказывает в прямой связи с делом Романовых и Черкасских и прибавляет, что Гришка «ко князю Борису Келбулатовичу (Черкасскому) в его благодатный дом часто приходил и от князя Ивана Борисовича честь приобретал, и тоя ради вины на него царь Борис негодова». Действительно, по «делу о ссылке Романовых» и по «Новому Летописцу» видно, что князь Иван Борисович Черкасский был в числе наиболее заподозренных, и сношения с ним Гришки могли навлечь на последнего «негодование» Бориса. С другой стороны, когда Самозванец явился в Польско-Литовском государстве и там заговорили о его чудесном спасении, то молва, всюду разошедшаяся от самого Самозванца, приписывала, между прочим, заслугу его сохранения Б. Бельскому и Щелкаловым. Справедливость этой молвы Самозванец как бы подтвердил по своем воцарении, осыпав милостями весь тот круг лиц, о котором идет теперь речь. Из уцелевших братьев Никитичей Федор-Филарет стал митрополитом, а Иван – боярином. Бельскому также сказано было боярство, а В. Щелкалов был пожалован в окольничие. Возможно как будто связать появление Самозванца и деятельность Гришки Отрепьева с опалами на Бельского, Романовых, Черкасских и Щелкалова. Эта возможность представляется еще вернее оттого, что первые слухи о появлении Самозванца народились в Москве как раз в пору розыска о Романовых, а немногим позже и сам Самозванец явился за литовским рубежом, где его знают уже в 1601 году. В свое время Н. Бицин соблазнился такой возможностью и высказал мнение, что нельзя сомневаться «в существовании полной солидарности боярской крамолы с слухами о живом царевиче». Признаемся, что и нам эта солидарность кажется более чем вероятной, хотя нельзя не сознаться и в том, что в разбираемом деле далеко не все с такой точки зрения становится ясным. Почему, если Романовы причастны были к делу подготовки Самозванца, их обвиняли не в этом, а в том, что они хотели себе «достать царство»? Возможного из их среды претендента на царский престол, Федора Никитича, поспешили постричь в монашество и держали в заточении до самой смерти Бориса, а некоторых других виновных, даже того князя Ивана Черкасского, который, по преданию, жаловал Отрепьева, нашли возможным скоро возвратить из ссылки; из этого можно заключить, что обвинение в желании достать царство старшему Романову не было вымыслом, за которым Борис желал скрыть действительное обвинение в подготовке Самозванца. С другой стороны, если даже считать доказанным, что опала Романовых и всех других была следствием их сношений с знаменитым Отрепьевым, то предстоит еще выяснить отношение Гришки к тому, кто взял на себя имя Димитрия, прежде чем определять, в чем тут заключались преступные, с точки зрения Бориса, действия Никитичей и их друзей[73].

Мы не имеем надежды ни распутать, ни даже разрубить этот таинственный гордиев узел и считаем себя не столь счастливыми, как те писатели, для которых все ясно в истории ложного Димитрия. Но изложенные выше замечания ведут нас к некоторым ценным и важным выводам.