Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время

Так образовались отношения в высшем московском обществе. Неблагоприятно для царя Василия оказывалось и настроение московской толпы. С этой толпой чем далее, тем более приходилось считаться по той причине, что у нее образовалась привычка к вмешательству в политические дела. Еще при жизни царя Бориса вести о Самозванце и подметные его грамоты втягивали московское население в политическую борьбу; сам Борис обращался к этому населению через патриарха и В. И. Шуйского с объявлениями о самозванстве названного царевича. На улицах и площадях Москвы ловили известия о военных действиях и радовались успехам Самозванца: «Радеюще его прихода к Москве, егда слышат победу над московской силой Борисовой, то радуются; егда же над грядущаго к Москве чаемого Димитрия победу, то прискорбии и дряхлы ходят, поникши главы» – так обличал своих современников очевидец тогдашних событий. Мы уже знаем, какую роль сыграла московская толпа при свержении Годуновых. За красносельскими торгашами и московской чернью тогда удобно могли спрятаться сами Шуйские, столкнувшие годуновское правительство в шуме и смятении уличного грабежа, насилия и пьянства. Уже тогда современники замечали, что, возбужденная политическими мотивами, чернь легко увлекается побуждениями совсем иного свойства и становится опасной для общественного порядка вообще. Переворот 17 мая 1606 года показал то же самое: в действиях черни против иноземцев так сплелись национальные мотивы и низменные инстинкты стяжания, что нельзя было сказать, чем охотнее толпа увлекалась: чувством ли ненависти против иноверцев или же влечением пограбить их «животы». После двух дней насилия и грабежа эта же еще не пришедшая в себя толпа была привлечена сторонниками Шуйского к делу царского избрания и своими криками поддержала их мысль поставить на царство князя Василия Ивановича. Но царское избрание ее не успокоило, и царь Василий, охотно пользовавшийся толпой для целей своей политики, теперь должен был стать лицом к лицу с народной массой, которая еще бродила и была опасна тем, что узнала свою силу, получила привычку к движению и, рассчитывая на безнаказанность, была согласна, по выражению Маржерета, еженедельно менять государя в надежде на грабеж. Надобно было ее успокоить и дисциплинировать, а у царя Василия на то не хватало сил, потому что сам он был посажен на царство и пока держался этой же толпой. Дело усложнялось еще и тем, что враги царя Василия обращались исподтишка тоже к московской черни, подымая ее на поставленного ею царя. Менее чем через неделю по вступлении Шуйского на престол, именно 25 мая, ему уже пришлось усмирять волнение черни, поднятой против него, как тогда думали, П. Н. Шереметевым. По словам Паерле, в народе, между прочим, обвиняли Шуйского и бояр в том, что они свергли истинного царя Димитрия. Может быть, в зависимости от этого народ 30 мая снова собрали именем царя к Лобному месту и здесь предъявили доказательства самозванства и еретичества свергнутого царя, изложенные в пространной грамоте. При этом народу читали и документы, относящиеся до сношений Самозванца с папой и поляками. Через три дня состоялось торжественное принесение в Москву мощей царевича Димитрия; 3 июня их поместили в Архангельском соборе. Этому церковному торжеству Шуйский придавал особенную политическую цену, полагая, что присутствие мощей в Москве сделает самозванщину невозможной. Но он жестоко ошибался. Неведомые ему враги смущали Москву подметными письмами о скором возвращении царя Димитрия; слухи о том, что Димитрий жив, шли повсюду, и Москва волновалась. Несколько тысяч черни 15 июня снова скопилось на Лобном месте, и сам царь вынужден был уговаривать народ разойтись. Через месяц – новое смятение против царя Василия, после чего, 23 июля, нашли нужным даже привести Кремль на военное положение: разобрали постоянный мост у крепостных ворот и расставили пушки. В августе произошло уже открытое междоусобие в государстве, и при первой вести о поражении царских войск царь Василий начал запираться в Кремле. Такая весть о неудачной битве пришла к Шуйскому, по одному свидетельству, 10 (20) августа и совпала с пожаром и нечаянным взрывом пороха в городских лавках. Царь пришел в страх и большое беспокойство. Таким образом, в своей столице В. И. Шуйский не мог считать себя в безопасности. Столичное население, как и боярство московское, не представляло собой твердой опоры для монарха, принявшего престол как «отчину» своих прародителей[99].