Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Бессознательные факторы действуют как детерминанты в той же степени, что и величины, регулирующие жизнь социума, и являются не менее коллективными, чем последние. Я могу с одинаковым успехом научиться различать то, чего хочу я и что мне навязывает бессознательное, равно как и понимать, чего требует от меня служба и чего желаю я лично. Поначалу, конечно, вскрывается лишь несовместимость требований, идущих извне и изнутри, с Эго, находящимся между ними, как между молотом и наковальней. Перед этим Эго, которое чаще всего не более чем просто игрушка внешних и внутренних требований, стоит, однако, некий едва различимый арбитр, которого я ни под каким предлогом не хочу называть двусмысленным именем «совесть» несмотря на то, что само слово в лучшем его понимании, наверное, превосходно могло бы обозначать эту инстанцию. Во что мы превратили эту «совесть», которую с непревзойденным юмором изобразил Шпиттелер[143]. Поэтому надо бы по возможности избегать этого специфического понятия. Наверное, лучше постараться представить себе, что эта трагическая игра противоположностей между внутренним и внешним (запечатленная в образе Иова и в «Фаусте» как спор с Богом) представляет, в сущности, энергетику процесса жизнедеятельности, то полярное напряжение, которое необходимо для саморегуляции. Как бы ни были различны в исполнении и намерении эти противоположные силы, они, в сущности, означают жизнь индивида и на нее нацелены; они постоянно колеблются вокруг этой жизни, как вокруг центра равновесия. Именно потому, что они соотнесены друг с другом в своей противоположности, они и объединяются в некоем опосредованном значении, которое вольно или невольно рождается в самом индивиде, а потому и обожествляется им. У человека есть ощущение того, чем он должен быть и чем может. Отклонение от подобного прорицания означает заблуждение, ошибку или болезнь.

Видимо, это не случайность, что от слова «персона» происходят наши современные понятия «личностный» (pers"onlich) и «личность» (Pers"onlichkeit). Я могу утверждать о своем Эго, что оно личностно или является личностью, равно как и о своей персоне я могу сказать, что она – личность, с которой я себя более или менее идентифицирую. Тот факт, что в таком случае у меня будет, собственно, две личности, вовсе не удивителен, поскольку любой автономный или хотя бы только относительно автономный комплекс может выступать в качестве личности, т. е. оказываться персонифицированным. Легче всего, пожалуй, это можно заметить в так называемых спиритических явлениях автоматического письма и т. п. Составленные фразы всегда являются личностными высказываниями и излагаются от первого лица, как если бы за каждой записанной частью предложения тоже стояла личность. Поэтому простодушный человек тотчас непременно уверует в духов. Подобное, как известно, можно наблюдать и в галлюцинациях душевнобольных, хотя эти галлюцинации часто еще более явно, чем записи спиритов, суть просто мысли или фрагменты мыслей, непосредственная связь которых с сознательной личностью очевидна каждому.

Тенденция относительно автономных комплексов к непосредственной персонификации объясняет также, почему персона выступает от имени всей личности, почему Эго легко ошибается относительно того, каково же его «настоящее» место.

Все, что истинно в отношении персоны и всех автономных комплексов вообще, истинно и в отношении анимы. Она – личность в той же степени, вот почему она столь легко может быть спроецирована на женщину. До тех пор, пока анима бессознательна, она всегда спроецирована, ибо все бессознательное проецируется. Первой носительницей этого душевного образа всегда выступает мать, позднее подключаются те женщины, которые возбуждают чувства мужчины, – неважно, в позитивном или негативном смысле. Поскольку мать – первая носительница этого образа души, то отделение от нее – деликатный и важный вопрос огромного воспитательного значения. Поэтому уже у первобытных людей мы находим множество ритуалов и обычаев, организующих подобное отделение. Простого взросления и внешнего отделения недостаточно, нужны еще совершенно особое посвящение в мужчины и церемонии второго рождения, чтобы эффективно выстроить отделение от матери (а тем самым осуществить выход из детства).

Точно так же как отец действует в качестве защиты от опасностей внешнего мира и тем самым становится для сына образчиком персоны, так и мать для него – защита от опасностей, угрожающих ему из его собственного душевного мрака. Поэтому при посвящении в мужчины лицо, проходящее инициацию, получает наставления относительно «потусторонних» явлений, благодаря чему оказывается в состоянии отказаться от материнской защиты.