Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

Для театра Кржижановский написал десять пьес (комедий, пантомим, оперных либретто, трагифарсов, инсценировок романов) и сделал наброски или подписал контракт на создание еще нескольких. Три пьесы вошли в пятый том его Собрания сочинений. Здесь представлена в переводе его самая длинная и наиболее космополитичная пьеса – трагифарс «Тот третий», написанный в 1937 году на сюжет, который Кржижановский вынашивал на протяжении десятилетия. Те, кто знаком с этим писателем, знают, что его излюбленным приемом в прозе были буквы, слова, идеи, даже персонажи, выскакивающие из печатных страниц, увеличивающиеся в размерах или уменьшающиеся, а затем шагающие по улице, скрывающиеся в зрачке глаза, попадающие в кровоток (или в революционную столицу), все время сея хаос в эмпирическом мире. Слова всегда опасаются, что их против воли впечатают во влажную ловушку бумаги. Если дать им шанс, они родятся заново. Так обстоит дело и с Тем третьим, родившимся из пушкинской строки. Выпрыгнув из Пушкина, он приплыл в Александрию времен Клеопатры. В равной степени неудачник и дурак, Третий врывается в канонизированные сцены из Шекспира, Бернард Шоу, из подлинной жизни муссолиниевского Рима и сталинской Москвы, на протяжении 1930-х годов готовившихся к войнам чужими руками, еще более зловещим. Согласно одному из воспоминаний (возможно, апокрифического характера), Кржижановский читал эту пьесу вслух на маленьком литературном собрании в Москве в 1938 году, уже охваченной террором, и среди его слушателей был Всеволод Мейерхольд [Молева 1990: 542]. Вадим Перельмутер скептически относится к этой истории. Насколько ему известно, Кржижановский показывал «Того третьего» только одному человеку – Александру Таирову, своему близкому другу и художественному руководителю Камерного театра. Таиров прочитал ее и сказал: «Уже слишком поздно». Он посоветовал другу никому не показывать эту пьесу и спрятать ее подальше.

Рождение легенды о сольном «представлении» этой опасно непочтительной пьесы, данном чуть ли не под стенами Кремля, говорит о многом. Кржижановский был харизматичным чтецом и лектором, которого хорошо принимали в культурных кругах Киева, Москвы, в Доме творчества писателей в крымском Коктебеле. Однако его художественная проза не была широко известна. В его произведениях часто встречается тема поиска публики. Вполне естественно, что он пытался реализовать собственное эстетическое видение, движимое жизнью мечтателя, путешествиями во времени, искусством словесной конденсации и «скоростями», управляющими нашим сознанием, там, где был некоторый шанс обрести читателей и слушателей. Например, в московских театральных дискуссиях 1920-х годов, а в 1930-х годах – в журналах, которые печатали статьи о тех одобренных партией мастерах литературы, которых любил Кржижановский (Шекспир, Пушкин, Шоу). В своих статьях о философии театра, о русской и европейской драме, а также в его «таксономиях» формально отчуждаемых частей литературного произведения, таких как эпиграфы, ремарки и заголовки, ощущается метафизика, которая организует его собственное воображение как художника.