Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

Во-первых, его упрямство. Всю свою писательскую жизнь Кржижановский сопротивлялся тому, чтобы его редактировали, даже если речь шла о таких доброжелательных и бережно относящихся к тексту советчиках, как его близкий друг Таиров. Прежде чем отправить в мир, он взвешивал, затейливо чеканил каждое свое предложение и наполнял его неожиданным словесным зарядом. Эти конструкты разрушились бы от любого неловкого вмешательства. Кржижановский так же трепетно относился к «весу» чужих стилей, как и к собственному. Его рассуждения об остроумии Шекспира с использованием понятий словесной массы, плотности, степени «воздушности», а также скорости, с которой дается остроумный ответ во время словесных перепалок, были бы замечательны даже в устах носителя английского языка; поразительно, что они принадлежат замкнутому самоучке, который едва ли имел большой опыт общения на английском[379]. Однако его категорические замечания по поводу того, как нельзя переводить Шекспира (вошедшие в этот том), могли вызвать лишь враждебность со стороны многих серьезных русских профессионалов, которые в 1930-х годах стремились пересоздать Барда для своих соотечественников. Десятью годами ранее, когда большевики еще терпели плюрализм мнений в прессе, Кржижановский уже бился за свое слово с такой же смесью раздражения, неуступчивости и отчаянного мужества, как и за великих мастеров. У него были почитатели. Иногда встречались редакторы, готовые напечатать его произведения. Один из них – Исай Лежнёв из журнала «Россия», в выпусках которого в начале 1920-х годов печатался роман Булгакова «Белая гвардия». Однако и издатели должны были следовать определенным правилам, в том числе, как правило, предполагалось сотрудничество со стороны авторов. «Познакомили меня почти случайно с редактором “России”, – писал Кржижановский Бовшек в Киев 12 августа 1924 года, – после двух-трех двухчасовых разговоров вижу: надо порвать. Может быть, это последняя литературная калитка, но я захлопну и ее: потому что или так, как я хочу, или никак. Пусть я стареющий, немного даже смешной дурак, но моя глупость такая моя, что я ее и стыжусь, и люблю, как мать своего ребенка-уродца. И ну ее к ляду всю эту “литературу”…» [Кржижановский 2013: 26]. Несмотря на такое неблагоприятное начало, в 1925 году Лежнёв напечатал повесть в очерках «Штемпель: Москва» и принял «Автобиографию трупа», которая должна была выйти на будущий год. Казалось, дело сдвинулось с мертвой точки и даже можно было ожидать продолжения. Отстаивание своей позиции могло быть вознаграждено. Однако внезапно размер журнала наполовину урезали; публикация повести Кржижановского, уже набранной, была отложена на два выпуска, «…дождался мой “Труп” приличных похорон», – писал он Бовшек 7 июля 1925 года [Кржижановский 2013:28]. Замечание оказалось пророческим. Лежнёв подвергся опале (был арестован в 1926 году), и надежда на покровительство растаяла. Бовшек делала все, чтобы помочь. Она руководила детским театром в Москве, в котором были поставлены несколько фантасмагорических миниатюр Кржижановского. Однако в те годы Бовшек, наверное, видела множество невзгод. В своих тактичных и демонстрирующих поразительную преданность воспоминаниях она пишет: «Когда однажды Кржижановский попал в трудное положение, Таиров заволновался: “Кто ваш главный враг? Скажите. У меня все-таки есть связи… может…” – “Нет, Александр Яковлевич, не может, и ничто не поможет. Мой главный враг – я сам. Я тот пустынник, который сам для себя медведь”» [Бовшек 2009: 33].

Упрямство в Кржижановском сочеталось с прямотой. Он не особенно увлекался политикой, но мог отреагировать с благородной наивной яростью на то, что, по его мнению, делалось неправильно или несправедливо. В те годы, когда более известные писатели и критики признавали свои ошибки, вступая на путь «исправления», чтобы вписаться в коммунистический культурный проект, Кржижановский продолжал вести себя как независимая личность. Даже зная, что цензоры и чиновники от литературы сами были пешками в битвах политбюро, он не выражал сочувствия их положению. В 1928 году орган государственной цензуры Главлит отклонил его новеллу «Клуб убийц букв». Кржижановский отправил письмо главному цензору Павлу Лебедеву-Полянскому, сообщая, что считает «решение неправильным». Причины, по которым он получил отказ, «противоречивы и взаимоисключают друг друга… прошу Вас, Павел Иванович, лично прочесть [эту работу]»[380]. Безрезультатно. Десятилетие спустя, в гораздо более опасной обстановке, Кржижановский написал такое же воинственное письмо в издательство «Academia», когда оно не смогло опубликовать его предисловия к тому комедий Шекспира, с угрозой подать на издательство в суд за нарушение трех контрактов[381].