Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

Пока Вадим Перельмутер не окончит долгожданную биографию Кржижановского, мы не будем знать подробностей об этом одиноком, неприкаянном авторе, знакомом публике лишь по театральным работам; не известно даже, где именно он похоронен[378]. Этот человек остается в основном маской. В его архиве нет ни одного рукописного черновика художественной прозы и вообще текстов, написанных от руки. Кржижановский обладал практически идеальной фотографической памятью; складывается впечатление, что он надиктовывал свои тексты машинистке, выстроив их в голове, слово за словом, слог за слогом. Не сохранилось никаких дневниковых заметок. Переписка (1922–1946) с подругой жизни, уроженкой Одессы, актрисой и театральным педагогом Анной Бовшек, состоит преимущественно из любовных писем, написанных в период разлук (он – в Москве или Коктебеле, она – в Одессе или Киеве), в которых оба церемонно обращаются друг к другу на «вы». Ее письма дышат заботой и сентиментальностью; его – перемежаются краткими жалобами и скептическими репликами по поводу нехватки еды, работы, интереса потенциальных издателей. Несколько дюжин фотографий взрослого Кржижановского демонстрируют высокого, хорошо одетого, застегнутого на все пуговицы мужчину в пенсне, в котором есть что-то от денди. Однако даже эти скудные письменные и визуальные документы, подтвержденные случайными воспоминаниями, выдают провоцирующие черты характера, сплошь катастрофические с точки зрения карьеры официально признанного писателя советской эпохи. Две из этих черт мы выделим особо, по мере того как будем пытаться выявить психологический субстрат, скрывающийся за словами Кржижановского, дошедшими до нас с таким опозданием.