Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

Члены редакции «НЛО» распределяют творческие достижения Гаспарова в гуманитарных науках за многие десятилетия по пяти рубрикам: «Энциклопедизм», «Предназначение (социальная функция) филологии», «Интерпретация», «Личность» и, наконец, «Быт филологический» – филология как способ (повседневной) жизни. В этой классификации поражает вот что: как легко и уместно эти «ценностные категории» можно применить к Бахтину. Однако в «случае Гаспарова» акценты расставлены иначе, чем в «случае Бахтина», разграничительная линия между обоими учеными проводится в другом месте, и, как следствие, происходит небольшое локальное колебание почвы, обнаруживающее подспудное недовольство и беспокойство.

Я остановлюсь только на трех таких эмоциональных выплесках, начав с самого громкого. Авторы из редакции «НЛО» считают, что «известная критичность Гаспарова в адрес Бахтина рождается не только и не столько из-за того, что тот, по мнению Гаспарова, интеллектуально принадлежал революции-взрыву, а не наследию-преемственности, а потому, что в той ситуации, где Бахтин, по мнению Гаспарова, культивировал эзотеризм и произвольность, сам он стремится и призывает других к открытости и рациональности» [Дмитриев, Кукулин, Майофис 2005: 172].

«Эзотеризм» / «открытость», «произвольность» / «рациональность»: в этих непримиримых оппозициях, уверяют нас, – научная суть спора и раздора. Однако вслед за тем возникает сравнение научного творчества Гаспарова с «идеологически более радикальными» исследованиями его знаменитого коллеги Сергея Аверинцева [Дмитриев, Кукулин, Майофис 2005: 173], и тогда постепенно начинаешь понимать, что за этими оппозициями авторы из «НЛО» подразумевают и намеренно обостряют и другую оппозицию: духовное / светское. То, что импонирует в Гаспарове, – это его решительный «секуляризм» (буквально: «борьба за независимую от церкви школу»); то, что обескураживает в Бахтине, – это его открытость, так сказать, более духовным аспектам гуманитарных наук (не составляющим, по мнению Гаспарова и «НЛО», «предназначения» филологии). «Энциклопедизм» знания не включает этих аспектов, тем более что они сплошь и рядом вырождаются в мистику и даже суеверие.

Во-вторых, вспомним то, что выше говорилось в связи с платоновским «Федром»: Бахтин, судя по его смелым идеям о полифоническом устройстве, убежден, что написанное слово способно сохранять и питать сознание личности, тогда как Сократ (а вслед за ним и Гаспаров), напротив, убежден, что оно на это не способно: такие слова, когда мы к ним обратимся с вопросом, лишь «всегда отвечают одно и то же». Члены редколлегии «НЛО» расширяют и уточняют этот аргумент. Гаспаров, заявляют они, и сам глубоко убежден в особой «жизненности» письменного слова, но практикуемые им прочтения текстов отдельных авторов принципиально отличаются от других подходов («от бахтинского, например», добавляют они): «За наивным и будто бы упрямо позитивистским настоянием на правах текста – как он есть сам по себе – встает личное герменевтическое усилие интерпретатора, его культурно-этический поступок: спасение текста от группового или индивидуального читательского произвола» [Дмитриев, Кукулин, Майофис 2005: 176]. Здесь, таким образом, дихотомия Гаспаров / Бахтин тоже оказывается фундаментальной, вопросом принципов: если научная деятельность Гаспарова имеет целью «спасти» текст от безразличия или от произвола читателей, то Бахтин, в противоположность этому, с самого начала рассматривает литературный текст как многоголосый, полицентричный и разносмысленный в такой преизбыточно-щедрой степени, что тексту как будто и не грозит опасность быть разрушенным отдельным прочтением или искажающими прочтениями. Это убеждение – составная часть карнавального духа, которым, на взгляд Бахтина, проникнут наш мир. Но ведь, опять-таки, тот же самый карнавальный дух проявляется и в Гаспарове «при всей нелюбви М. Л. Гаспарова к работам Бахтина» [Дмитриев, Кукулин, Майофис 2005:178] – факт, который охотно признают и члены редакции «НЛО». Но Гаспаров обращает свои страсти и пристрастия вовне – на аудиторию. Он выработал чрезвычайно привлекательный публичный имидж автора «Записей и выписок» – тогда как Бахтина, похоже, вообще мало интересовала его собственная биография, как и его собственные пародийно-иронические автобиографии. В этом отношении Бахтин был исключительно скромен. Всю свою мудрость он воспринял из прочитанных им текстов – этого оказалось достаточно для формирования его личности.