Очерки по русской семантике

Таковы же свидетельства, извлекаемые из текстов более позднего времени: «Иногда Юрова разбирало сомнение: может, старик его просто-напросто дурачит? Прикидывается слепым и глухим, а сам – себе на уме? И знай посмеивается над их доверчивостью…» (А. Яхонтов. Крот); «Вообще Куник Глебову не нравился. Он был какой-то очень молчаливый, неприветливый… и себе на уме» (Ю. Трифонов. Дом на набережной); «– Тот типус! Очень себе на уме! скользкий, увертливый…» (Ю. Домбровский. Факультет ненужных вещей); «…незадолго до события у Королькова, человека замкнутого, нелюдимого, что называется “себе на уме”, – была отобрана немецкая листовка-пропуск…» (Литературная газета, 1 июня 1988 г.); «…руководитель видит порой выход в том, чтобы подлинные свои решения не афишировать, оставаться, что называется, “себе на уме”, а на поверхности оставлять примитивные документированные решения и пояснения к ним…» (Правда, 10 ноября 1988 г.) и др. под.

Во всех таких случаях говорящий, приписывая тому или иному лицу признак себе на уме, не только характеризует его соответствующим образом, но и дает ему сдержанно отрицательную оценку. И поскольку себе на уме – качественный признак, он может быть измерен по степени его интенсивности (слегка, немного, немножко или, как в приведенном выше примере из Ю. Домбровского, очень себе на уме) и даже, если исходить из высказываний типа «Не верю я вашему Невскому. Уж слишком он себе на уме» (М. Осоргин. Невеста), соотнесен с некоторой средней – умеренной – степенью его проявления, что свидетельствует, по-видимому, о наличии в нашем подсознании нормы этого при-знака, превышение которой исключает возможность доверия и вообще положительного отношения к его носителю. Ср. еще: «Сын <Хрущева> говорит, что Брежнев был хитрый и злопамятный. Но Хрущев тоже был себе на уме. Два сапога – пара. На весах бы друг друга не перетянули» (Собеседник, 1988. № 51. С. 5).

Показательно, что такая характеристика-оценка дается обычно «за глаза» тому, кто ее не слышит, не участвуя в диалоге, третьему лицу, о котором говорят в его отсутствие, или – реже – в качестве упрека адресуется собеседнику, как в цитированном ранее тексте В. Шишкова, но едва ли может быть использована говорящим по отношению к самому себе. Можно сказать, пускаясь в самоанализ: «Я человек замкнутый, и поэтому у меня так трудно складываются отношения с товарищами по работе». Можно, оправдываясь, признать: «Да, вы правы, я скрытен, но не потому, что таю за душой что-нибудь недоброе…». Ср.: «Мне всегда приписывали какую-то скрытность. Отчасти она есть во мне. Но чаще это происходит оттого, что не знаешь, когда и с которого конца начать…» (Н. В. Гоголь – А. С. Данилевскому, 1 апреля 1844 г.). Но, по-видимому, невозможно ни при каких обстоятельствах сказать: «Азнаете ли, себе на уме…».

* * *

Себе на уме принадлежит к тому типу устойчивых, застывших, употребляющихся в готовом виде фразеологических оборотов, значение которых не может быть выведено из значений составляющих их единиц. Степень связности элементов этого фразеологического целого настолько велика, что ни одно слово в его составе нельзя ни опустить, ни заменить каким-нибудь другим. Нельзя сказать ни *тебе (мне, ему, ей, им) на уме, ни * себе в уме, ни *себе на душе или *себе на сердце. Нельзя даже изменить здесь порядок слов: не *на уме себе, а себе на уме. Только так и никак иначе.

Однако такая мертвая жесткость и неподвижность его состава и абсолютная невыводимость, немотивированность его значения не могут быть изначальными. Когда-то – в более или менее отдаленном прошлом – составляющие этот оборот слова должны были иметь самостоятельное значение, а значение целого не могло не быть рационально осмысленным. Но первоначальный смысл, как и в истории многих других фразеологизмов, забылся, и нам необходимо понять, как это могло произойти, чтобы восстановить, воскресить и объяснить его.