Очерки по русской семантике

Едва ли, однако, такие определения справедливы. Ибо свобода свободе и независимость независимости рознь. Есть свобода и независимость в мире и есть свобода и независимость отмира. Говоря младшему, присутствующему при беседе взрослых: Ты сидишь здесь и сиди себе и молчи себе в тряпочку, старший, конечно, предоставляет ему «свободу» остаться, но при этом лишает его права голоса. Какое уж тут «собственное удовольствие» и какие «собственные интересы»! Полученная таким образом «свобода» – это свобода отчужденного. Именно это значение – значение самоотчуждения или отчуждения другого – и несет местоименная частица себе. На самом деле она указывает на то, что субъект действия – по собственной воле или по доброй / недоброй воле другого (действуя в своих интересах или не преследуя никаких интересов, получая удовольствие или не получая его – все это зависит от меняющихся ситуаций и отражающих их контекстов!) – замыкает себя в своем действии, будучи полностью захвачен и поглощен им, отчуждает окружающий мир от себя или, замыкая действие в себе, себя отчуждает от внешнего мира, или же отчуждается миром и, оказываясь объектом отчуждения, замыкается в себе и в своем действии. Вот несколько показательных контекстов: «Он <граф Б***> стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. “Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать” – “Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно… ”…» (А. С. Пушкин. Выстрел, I); «И табор свой с классических вершинок / Перенесли мы на толкучий рынок, / И там себе мы возимся в грязи, / Торгуемся, бранимся так, что любо…» (А. С. Пушкин. Домик в Коломне); «С мечети божьей лишь мулла седой / Ему <Акбулату> смеясь кивает головой – / И говорит: “Куда спешишь, мой сын? / Не лучше ли гулять в широком поле? / Черкес прямой – всегда, везде один / И служит только родине да воле! / <…> / Но, если б он послушался меня, / Жену бы кинул – а купил коня!” / – Молись себе пророку, злой мулла, / И не мешайся так в дела чужие. I Твой верен глаз – моя верней стрела: / За весь табун твой не отдам жены я!..» (М. Ю. Лермонтов. Аул Бастунджи); «Он был вообще не трус, и воров никогда не боялся, и мимо кладбища сколько раз еще в деревне ночью ходил без страха, только перекрестится, бывало, и идет себе…» (А. Н. Плещеев. Чему посмеешься, тому и послужишь, 1860). То же с осложняющими частицами пусть и пускай, носителями значения «отчуждающего безразличия» говорящего к сообщаемому: «Помилуй, – сказала я однажды, – охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть мужчины себе дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта….» (А. С. Пушкин. Рославлев); «– Вот! – сказала Лиза, – господа в ссоре, а слуги друг друга угощают. – А нам какое дело до господ! – возразила Настя, – к тому же я ваша, а не папенькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай себе дерутся, коли им это весело…» (А. С. Пушкин. Барышня-крестьянка); «Может статься, что меня и отсюда <из Брюсселя> также прогонят, – пусть себе гоняют, а я буду тем смелее, лучше и легче говорить….» (М. А. Бакунин – друзьям, октябрь 1847).