Очерки по русской семантике

«В Мюнхене жарко и душно – в сем да будет заключено первое слово. Того же дни я вспомнил о Гастейне. Комната у меня великолепна… но солнце меня тревожит все утро. Табльдот (общий обеденный стол в пансионатах, курортных столовых и ресторанах на Западе. – А. П.) для немецких табльдотов королевский, но кофий смотрит подлецом… Общество здесь почти то же, что и в Гастейне, но как-то не так обходительно: Полежаев, Храповицкий, Сопиков хотя и принимают, но не с таким радушием, нет той непринужденности в оборотах и поступках. Ходаковский тоже, хотя и наведывается чаще, но есть в нем что-то черствое, городское, слишком щеголеват, не так нараспашку, как в Гастейне, и еще беда: завел он дружбу страшную с помещиком, которого в Гастейне мы никогда не видали, и я сам даже не помню хорошо его фамилии, Пыляков, кажется, или Пылинский. Подлец, какого только ты можешь себе представить. Подобного нахальства в поступках и наглости я не видал давно: лезет в самый рот. Тепляков тоже здесь несносен, его бы следовало скорее назвать Допекаевым. Нет, Гастейн наш – рай… Здесь я не в силах даже письма написать, а не то, чтобы предаться как следует размышлению…»

Казалось бы, все здесь понятно и ясно. Гоголь смеется и шутит, но за шуткой его скрывается жалоба: на солнце, не дающее спать по утрам; на жару и духоту, из-за которых и письма не напишешь; на плохой кофе; и особенно – на здешнее русское общество, представителям которого даны развернутые шутливо-иронические характеристики.

Кто же они, эти лица из мюнхенского окружения Гоголя, носящие известные в истории русской культуры фамильные имена?

Может быть, Полежаев – это прославленный поэт, продолжатель традиций декабристской лирики, Александр Полежаев, автор знаменитой поэмы «Сашка»? Но А. И. Полежаев скончался еще в 1838 году.

Ну, а Сопиков? Не тот ли это Сопиков, чьи труды по книговедению создали ему славу основателя русской библиографии? Отпадает. В. С. Сопиков умер в Петербурге в 1818 году.

В таком случае, может быть, Тепляков (которого Гоголь, играя словами, предлагает назвать Допекаевым) – это известный в свое время поэт, автор «Фракийских элегий», заслуживших высокую оценку Пушкина? Не исключено. Виктор Тепляков умер в Париже 14 октября 1842 года и в августе мог бы находиться в Мюнхене и Гастейне.

Чтобы не гадать, обратимся к «Именному указателю», который дается в приложении к XII тому Полного собрания сочинений Гоголя (1952) и содержит все личные именования, представленные в опубликованных здесь письмах. Мы найдем в этом алфавитном списке имена, отчества и фамилии не только всех гоголевских адресатов, но также и всех лиц, о которых хотя бы раз упоминает Гоголь. Здесь указаны, например, банкир Авикдор, владелец дома Дейенгер, лакей графов Толстых Жозеф, слуга Л. К. Вьельгорской Петер и многие другие. Должны быть здесь и интересующие нас имена.

Должны быть, но… их нет. Значатся Н. А. Полевой и Я. П. Полонский, но между ними нет Полежаева. Названы С. М. Соллогуб и И. И. Сосницкий, но пропущен Сопиков. Есть Е. А. Хомякова и А. Д. Хрипков, но нет Храповицкого. Не найдем мы здесь также Ходаковского и Теплякова, не говоря уже о сомнительном Пылякове (Пылинском) и придуманном в шутку Допекаеве.

Странный пропуск! – и, чтобы объяснить его, нам не остается ничего другого, как заглянуть в комментарий к интересующему нас письму. На странице 608 того же XII тома автор комментария Г. М. Фридлендер (он же составитель «Именного указателя») пишет: «Полежаев, Храповицкий, Сопиков, Ходаковский и т. п. – шутливые прозвища знакомых Гоголя и Языкова, образованные из соответствующих действий (лежать, храпеть, сопеть и т. п.). Аналогичная игра слов часто встречается в письмах Гоголя, а также в “Мертвых душах”…».

Итак, Полежаев, Храповицкий, Сопиков, Ходаковский и другие – не фамилии, а прозвища знакомых Гоголя и Языкова! Именно поэтому они, вероятно, не попали в «Именной указатель». Но если это прозвища, то кто был их носителем? И каковы подлинные фамилии тех, кто их носил? Комментарий не дает ответа на эти вопросы и, как ни странно, даже не ставит их. А это необходимо было сделать – и тогда выяснилось бы, что знакомых, которые бы имели такие прозвища, в окружении Гоголя и Языкова не было.

Впрочем, чтобы прийти к такому выводу, достаточно лишь внимательно прочитать гоголевское письмо – и понять, что Гоголь шутит! Шутит, смеясь и предвкушая, как будет смеяться читающий письмо и понимающий его Языков. Потому что здесь – как всегда у Гоголя – смешное не в отдельном слове, выражении или обороте. Здесь все смешно и несерьезно. Серьезен только смех, охватывающий весь – в данном случае мюнхенский – мир, который под пером Гоголя превращается в мир смешного абсурда и веселых нелепиц. Но мюнхенское общество, описание которого занимает большую часть письма, – и есть абсурд и нелепица.