Очерки поэтики и риторики архитектуры

Структура купола символизирует единство «республиканского» и «имперского» начал. В патриотической пропагандистской печати первых лет существования нового государства появилась наглядная метафора государственного устройства Соединенных Штатов: купол на колоннах, число которых равно числу штатов659. Однако перевести эту остроумную идею в натуральный купол, перекрывающий ротонду Капитолия, во времена Торнтона было бы даже при большом желании невозможно из‐за недостаточного количества штатов. К 1855 году, когда начались работы по возведению нового купола, число штатов возросло до тридцати одного, что давало шанс для воплощения архитектурной метафоры. Уолтер и Мейгс спроектировали купол с тридцатью шестью опорами660. Поразительно, что к моменту завершения купола Капитолия в стране было тридцать шесть штатов. Тридцать седьмой появился через год, нарушив идеальное соответствие между государственной и архитектурной структурами.

Самое необычное свойство купола Капитолия – цвет, неотличимый от цвета всего здания. Прежний купол, сконструированный из дерева, был покрыт медью, быстро позеленевшей. Купол же Уолтера выглядит не чугунной конструкцией, каков он есть, а скульптурным завершением единого каменного тела. Чем было вызвано столь необычное решение? Может быть, тем, что на оси Молла, более чем в миле западнее, сооружали в те годы Монумент Вашингтона, который предстояло облицевать белым мрамором? Как бы то ни было, белая глава Капитолия несколько ослабляет сакральную коннотацию, которая в противном случае могла бы казаться чрезмерно навязчивой, и обеспечивает зданию легкий контакт с небом.

Внутри купола на фреске «Апофеоз Вашингтона» начертан девиз государственной печати США E PLURIBUS UNUM («Из многих единое»). Снаружи он повторен на ленте, опоясывающей шар, на котором, увенчивая купол, стоит статуя Свободы. «Многие» – штаты, «единое» – объединяющее их государство.

Дворец Советов

Выдвинутая Кировым в 1922 году идея построить в Москве здание, которое «должно явиться эмблемой грядущего могущества, торжества коммунизма, не только у нас, но и там, на Западе», довольно долго не имела практических последствий. Даже необходимость ударить коминтерновской альтернативой по начатому в Женеве в сентябре 1929 года строительству Дворца Наций661 не побудила Сталина к решительным действиям. И вдруг – известие из Америки: в самый неожиданный момент, на пике столь радостной для советского руководства Великой депрессии, начавшейся с обвального падения цен акций на нью-йоркской бирже 24 октября 1929 года, Эмпайр-стейт-билдинг устанавливает мировой рекорд высоты. Сталина держат в курсе заокеанских событий. Но у него самого непредвиденные проблемы: из‐за коллективизации села в стране начинается голод; вводятся продовольственные карточки. Стремительное, наперекор кризису, возведение американцами высочайшего на земле здания наводит его на мысль, что для поддержания позитивного настроя полуголодных строителей социализма надо развернуть в Москве архитектурную стройку всемирного масштаба. 1 мая 1931 года, когда завершается предварительный тур конкурса на проект Дворца Советов, президент Гувер, нажав кнопку в Вашингтоне, включает освещение Эмпайр-стейт. То, что в «городе желтого дьявола» (Горький назвал так Нью-Йорк, имея в виду не доллары, а обилие искусственного света662) выбрали для этого события праздновавшийся у нас День международной солидарности трудящихся, – горькая пилюля. Реакция судорожная: 18 июля 1931 года «Известия» и «Правда» публикуют задание открытого международного конкурса на проект главного здания страны. Подачу проектов назначают на 20 октября, при том что еще не взорван храм Спасителя, на месте которого решено строить Дворец Советов. Темп строительства предписан с оглядкой на американское чудо: приступить к отделке готового здания к концу 1932 года!

Не буду излагать известную по множеству публикаций хронологию самого амбициозного в мировой истории, после Вавилонской башни и башни Татлина, архитектурного проекта. Замечу лишь, что в голове Сталина, по-видимому, с самого начала его пропагандистской затеи вырисовывался смутный образ чего-то сверхвысокого. Иначе не опубликовали бы сразу после сноса храма Спасителя стишок Демьяна Бедного: «Скоро здесь, где торчал / Храм-кубышка, / Засверкает, радуя наши сердца, / Всемирно-пролетарская вышка / Советского чудо-творца!» – и еще не объявив результаты международного конкурса (это произойдет 28 февраля 1932 года, и ни один проект не будет принят к исполнению), не начали бы рыть котлован и закладывать фундамент диаметром 160 метров под высотное здание. Я согласен с Дмитрием Хмельницким, считающим, что все этапы конкурса были нацелены на то, чтобы их участники (или единственный, сразу намеченный в победители, – Борис Иофан, чья мастерская располагалась в Кремле) усвоили, наконец-то, что хозяину нужна «всемирно-пролетарская вышка», приняли эту идею как свою и подсказали ему ее конкретный облик663.